Братья Стругацкие! Что узнает о вас генерация NEXT?

Алла Кузнецова • 12 июня 2018
Вокруг книг Стругацких, в значительной степени определивших «лицо» нескольких поколений, сложилась целая культура. Эта культура многогранна — от естественного восхищения книгами Стругацких до исследования их творчества

    В Сети есть многое (некоторые считают, что все). Есть там и словарь «Стругацкие: комментарий для генерации NEXT» Л. Ашкинази (600 килобайт чистого текста). Имеется он на двух сайтах. Этот словарь основан на произведениях Стругацких и истолковывает не только специальные термины, непонятные «среднему читателю», но и термины, важные для понимания мировоззрения писателей.

    ; от игры в героев произведений до создания своих собственных рассказов и повестей; от попыток объяснить некоторые несогласованности мира Стругацких до оправдания «противоположной точки зрения«… И этот словарь — одна из частей этой культуры, заметно обогатившая ее.

    Цепь культуры не должна прерываться.
    Иначе опять придется добывать огонь трением
    двух хорошо высушенных деревяшек.
    Л. Хатуль

    Последние две недели он сидел у компьютера по двенадцать часов в сутки. Благо, словари и справочники — вот они, а чего нет в них — вон стоит телефон, друзья к звонкам приучены. Странным образом в нем уживались два чувства. Первое — что результат его работы нужен людям уже сегодня, а завтра станет необходим, и эту работу некому сделать, кроме него, и поэтому он, совершенно очевидно, доведет ее до конца. А второе чувство — что если он не закончит эту работу сейчас, то он не закончит ее никогда. Иногда он недоуменно оглядывался — что я делаю? Почему Стругацкие, почему я? Но времени на рефлексию не было. И почти понимая, что обманывает себя, понимая, что использует как допинг остатки чувства, те самые остатки любви, которые есть отчаяние, он гнал себя вперед: «Она будет читать».

    Она не прочитала. А даже если и прочитала, он никогда не узнает об этом. Потому что она не позвонит, не скажет: «А знаешь, ты молодец». Не скажет, хотя он и вставил в текст прямое указание на нее — и сам теперь не понимает, зачем. Прошел год, его шестисоткилобайтный словарь Стругацких живет себе в Интернете, девочку ту он нынче с оторопью вспоминает, перевернулась страница жизни. Можно теперь и над этим вопросом подумать: кто, когда, на кого и почему пишет комментарии и словари и, в частности, этот самый словарь «Стругацкие: комментарий для генерации NEXT».

    Поскольку думать, как всегда, лень, попробуем отбояриться… Кому все это сейчас важно? Есть же старый тезис — все, что хочет сказать автор, он говорит самим текстом. Какая разница, почему он его написал? Тезис старый, но неправильный — читая и понимая текст, мы неминуемо создаем в своем мозгу модель автора и ситуации. Правильная модель облегчает понимание. Кроме того, разница есть для тех, кто интересуется литературой вообще. Поэтому предисловия, послесловия, словари и комментарии нужны. Другое дело, какие они должны быть, и когда — до или после — их надо читать: это все вопросы обсуждаемые. Но предоставить читателю эту возможность мы должны. Что же до комментариев и словарей, то они — часть литературы; поэтому и про них можно задать вопрос, кто и когда, к каким произведениям и почему их пишет.

    Кроме того, совсем уж простая проблема — бывают в тексте непонятные слова. Вот, например, почему «времен Вердена»? Что такое «грибины»? Почему «кура, млеко, яйки»? Что такое «бахилы» и «сидор», почему «атомная война»? Что хотел сказать автор, какие ассоциации, может быть, имел в виду? Иногда смысл и вовсе непонятен, а если и понятен, остается подозрение — вдруг до чего не допер. Конечно, автор все, что хотел, сказал в тексте, но что делать, если сказал, да не мне. Потому что, например, лично у меня образование подкачало. Однако — нет худа без добра: когда я словарь писал, узнал много нового. А через четверть века с читателей вообще взятки будут гладки, могут и половины слов не знать, — а кстати, почему они гладки? А через сто лет, глядишь, не поймут про взятки. Язык — вместилище всей цивилизации, и это, наверное, единственная такая вещь, единственное такое зеркало, в котором отражается все. Поэтому, в частности, филолог находится в особом положении — он, глядя в это зеркало, чего только не способен в нем разглядеть!

    Как это происходит у Фейхтвангера в «Лже-Нероне»? Сначала царь изрекает свое, а потом выходит жрец и простыми словами объясняет, что его величество имело в виду. Или вот у тех же Стругацких — есть творцы культа, жрецы и прихожане. Так что жрецы — вещь вполне необходимая. Люди-то все разные, а текст — он один. Как его универсальным не делай, да очень уж сильно люди друг от друга отличаются. Жрец нужен, комментатор, который словарь про Верден и грибины, про Арзамас-16 и асбест-2, про бахилы, сидор и войну напишет.

    Только вот что странно. Когда он, лирический герой наш, от недосыпания остервеневший, всех своих приятелей и приятелей приятелей вопросами по телефону донимал, ни один сомнения в том, что он дело делает, не выразил. Ни один времени на отвечания не пожалел. А ведь некоторым, чтобы ответить, и в книжки лазить приходилось. С другой стороны, если все они такие умные и важность задачи осознающие, — почему ни один сам ее не решил?

    Теперь позвольте пару слов без протокола. Хочется оставить о себе память. То есть о своем времени. Книг-то хватает, да кто занудство читает? А вот Стругацких читать будут. Значит, и надо ими заниматься.

    Тут ядовитый товарисч и встревает: а когда вы комментируете, вы свое понимание примешиваете! Увы. Оно, конечно, так, но без этого все равно нельзя — когда читатель читает, он всегда «понимает» и «комментирует», смешивая автора и себя. А чем мое понимание хуже вашего? Оно лучше! Я автора и текст люблю, эти двенадцать томов мало что не наизусть знаю, все двенадцать мегабайт за десять секунд в уме просматриваю. Прикиньте — почти как «Пентиум».

    Что-то мы все о тексте да о тексте, а о самом комментаторе стесняемся. «Вчера в зеркале такие ужасы показывали». Первое — наличие «что сказать». Второе необходимое свойство — желание все это поведать другим. Оно, знаете ли, не у всех есть. Были в древности такие люди, пророки, большие любители всем все рассказывать. Со временем их поубавилось — кому хочется, чтобы его голову кому-то на блюде преподносили? Но желания поведать мало. Третье свойство — это желание написать. А то устно проповедовать хочет один из ста, а записать — еще раз один из ста. Вот почему, кстати, графоманов так мало.

    Ну, вроде все: есть, что сказать, и хочет поведать, и даже написать готов, то есть желтой прессы не читает, вредного влияния компьютера на рост волос и на лактацию не боится. Во славу любимых авторов готов по клавиатуре целый день долбить. Но мало того, что это все сложилось, надо еще, чтобы кое-что вычлось. Нельзя слишком умным быть, а то если с самого начала объем работы себе представить, то руки сразу к веревке с мылом и потянутся. А вовсе не к клавиатуре. И вообще негоже про психологию забывать. Нужно комментируемые тексты любить, без этого десять часов у монитора не высидеть, без сладости жреческого служения-то. И еще — надо быть уверенным в важности задачи, в свое мессианство верить, в избранность для ее решения, то самое «некому сделать, кроме меня» двадцать четыре раза в сутки ощущать, даже во сне.

    Но правду говорит народная мудрость — «дуракам везет». И будет радость — узнать, что такое спираль Бруно, инфлагранти, кто против кого применял огнеметы, кое-что про Арзамас-16 и асбест-2. И еще про многое другое. И будет кайф, когда удастся дать определение армии, бегству, лжи, бесстрашию. И как же потом будут его за все это критиковать. Ой-ей-ей… Только почему-то критикующие не предложат никакой альтернативы. А еще очень будет приятно построить определения будущего, войны, долга, военно-промышленного комплекса. Тут уже простым определением не обойтись, тут какие-никакие, а схемы придется создавать.

    А еще составителю комментария надо, пардон, широкий зад иметь. Во-первых, чтобы было мягче у компьютера сидеть. Во-вторых, чтобы было легче текст в 600 килобайт рожать. Тут, правда, стресс может помочь. И вот наступают те самые последние десять, что ли, дней, сейчас уже и не упомнить, и сидит он у своего компьютера с десяти утра до двенадцати вечера. Минус пожрать и душ, а бриться не обязательно. Благо в его продуктовом половина покупателей не то что не бритые, но и сдачу сосчитать не могущие. Только м-м-мычат. Но продавщица понимает — привыкла. Надо полагать, она тоже внутри себя комментирует. Как и вы, когда любой текст читаете.

    Толкин, Стругацкие, Павич

    Словари бывают разные — начиная от самых распространенных орфографических и кончая «словарями третичной реальности» — словарями, основанными на несуществующих литературных произведениях. С усложнением принципа построения словаря число словарей, построенных по данному принципу, падает. Немного и словарей языка писателей.

    Чтобы удостоиться словаря, писатель должен быть классиком, а лучше — культовым писателем, причем не для определенной группы людей, а для нации (Гете, Пушкин, Шевченко). Это придает социальную значимость и словарю. Словарный запас такого писателя должен быть достаточно велик, чтобы заинтересовать лингвистов. К произведениям классиков составляются и комментарии, содержащие развернутые толкования.

    Писатели, еще не ставшие классиками, недостаточно интересные литературоведам и линвистам, иногда сами составляют небольшой словничек. Часто это делают фантасты — объяснение технических и фантастических терминов есть у И.А. Ефремова в романе «Туманность Андромеды», у А. и Б. Стругацких — в первых изданиях повести «Страна багровых туч» (в последующих изданиях эти объяснения отсутствуют). В таких словариках обычно объясняются либо узкоспециальные термины, которые могут быть непонятны потенциальным читателям («парсек», «радиооптика», «ионизация»), либо введенные самим автором или другими фантастами («анамезон», «спорамин», «космогация»). Во втором случае объяснение более чем желательно: если термин «авторский», остается полагаться только на контекст, и наше понимание может оказаться не вполне правильным.

    Но не все писатели-фантасты снабжают свои произведения словариками, а если и снабжают, то результат не всегда удовлетворяет читателей. Что такое «парсек», они узнали, но произведение — не набор терминов, это и проработанный (более или менее тщательно) мир с вещами, с людьми, с событиями. Истолковать все (не специальные) термины, встречающиеся в произведении («война», «общество», «интернат«…), писатель, в принципе, может (и это будет, кстати, наиболее точная трактовка, ибо под каждым термином каждый человек понимает нечто свое), но его задача — писать книги, а не словари. Причем, если истолкованы все термины, остаются еще и персонажи: биографии их тоже интересны, а сведения зачастую разбросаны по нескольким произведениям.

    И тут на помощь приходят поклонники того или иного писателя (так называемые фэны). У них есть преимущество перед писателем: их много. Для одного человека составление достаточно полного словаря языка писателя (или хотя бы истолкования терминов) — задача почти неподъемная. А для двух-трех десятков (если есть некий координатор) — вполне возможная.

    Чтобы послужить материалом для словаря, творчество писателя должно отвечать нескольким критериям. Во-первых, оно должно достаточно подробно описывать фантастический мир (в противном случае может оказаться недостаточно материалов для словаря). Во-вторых, оно должно собрать вокруг себя достаточно большое количество поклонников, то есть являться культовым — для определенной группы читателей.

    Обычно работа начинается либо со списка персоналий, либо, скажем, со списка планет, инопланетной флоры и фауны и т.д. Такой словарь вполне может составить и один человек; известны словари персоналий — по произведениям Л.М. Буджолд и А. и Б. Стругацких, словарь фантастических терминов (по текстам А. Сапковского и К. Булычева), флоры и фауны (по Стругацким) и др.

    Чаще всего такие словарики остаются на любительском уровне и либо не публикуются, либо появляются в так называемых фэнзинах (любительских журналах, чаще всего посвященных фантастике или фэнтези), или в Интернете. Если такой словарь появляется на официальном сайте писателя или на пиратских компакт-дисках — это можно считать признанием.

    Следующим шагом в развитии «фэновских» словарей являются словари энциклопедические, то есть охватывающие не определенную область созданного писателем мира, а по возможности весь этот мир. Такие словари могут быть даже изданы отдельной книгой («Миры братьев Стругацких: Энциклопедия» и «Толкин и его мир: Энциклопедия»).

    При составлении такого словаря первый вопрос — отбор терминов для описания. Составление полного словаря языка писателя, конечно, тоже возможно, но тогда результатом будет скорее толковый, нежели энциклопедический словарь. Основой словаря может быть, например, ономастический слой произведений (имена и названия), как было сделано в «Миры братьев Стругацких: Энциклопедия», или социально-исторический («Стругацкие: комментарий для генерации NEXT»); эти два начала могут пересекаться.

    Это подход объективный, при котором составители сознательно определяют круг рассматриваемых ими понятий. Возможен и субъективный подход, при котором «исчерпывающей полнотой описания сознательно пренебрегают, ибо она не сочетается с личным представлением о мире». Пример такого словаря — «Толкин и его мир: Энциклопедия». Это попытка взглянуть на мир глазами его обитателей, «попытка представить, как бы стали описывать свой мир они — о чем говорили бы пространно, о чем упомянули бы мимоходом, а о чем и вовсе бы умолчали». И наверное, не только за многочисленные ляпы в определенных кругах этот словарь именуют «глючником«…

    Существуют и словари вымышленных языков — двуязычные и толковые. Например, известны русско-синдаринский и русско-квенийский словари (а также синдаринско-русский и квенийско-русский) — по языкам, созданным Толкиным; клингоно-английский словарь.

    Итак, существуют словари, описывающие «первичную реальность» (ту, в которой все мы или по крайней мере большинство — живем). Существуют словари, описывающие реальность вторичную — мир, созданный воображением того или иного писателя. Но и эта реальность существует вне словаря. Но есть и третий род словарей: описывающих реальность «третичную» — ту, которая не существует вне словаря. Сразу вспоминается, конечно, «Хазарский словарь» М. Павича. Есть и другие справочники, описывающие «третичную реальность», например комментарий к утерянной рукописи: П. Корнель. «Пути к раю».

    Правда, возникает вопрос, насколько эта «третичная реальность» третична — произведения эти основаны в какой-то степени на реальности «первичной»: хазары все-таки существовали, а в «Путях к раю» встречаются многочисленные отсылки к реальным местам и литературным произведениям (впрочем, и к вымышленным тоже). Такое смешение, с одной стороны, придает достоверность «третичной реальности», а с другой — делает нашу, первичную реальность не совсем реальной, расплывчатой, чем-то схожей с миражом… Вы никогда не пробовали искать сборник Верблибена в библиотеке? Незабываемое занятие… А находить?

    Но не исключено, в принципе, и создание словаря «третичной реальности», основанного на «произведении», далеком от нас. А может быть, и словаря «четвертичной реальности» — например, переплетенной стопы белой бумаги, — каждый воображает себе свой собственный словарь, сколь угодно далекий от реальности… Или просто словник бессмысленных слов («вейник», «глокий», «зелюк», «куздра»), а определения им изобретает сам читатель…