—Теперь вы посидите... Ну, скажем так — до Пушкино...
Она встала на мое место, лицо ее оказалось на уровне моего уха. Это ее очень устроило — начался рассказ про мужа, который ни с того ни с сего умер, про дочь и зятя, про внуков, которых они ей «вручили». Мы чуть было не проехали условленное Пушкино. Я поднялась с благодарностью.
— А теперь давайте посадим вон ту женщину в кожанке.
Женщина стояла рядом. Еще совсем молодая, но на вид замученная, казалось, еле держится на ногах. Она удивилась нашему предложению, но с радостью села.
— Я только чуть отдохну...
Из электрички мы вышли
все вместе, как давно знакомые.
— Вы не в Лавру? — нерешительно спросила нас «кожанка».
— Нет, я тороплюсь огурцы сажать, — сказала «кругленькая», распрощалась и исчезла в толпе.
—-А я в Лавру... Приехала на покаяние, но страшно боюсь...
Едва дошли мы до широкой лестницы, ведущей к Лавре, как женщина села на ступени и заплакала.
— Я боюсь... Я грешница... Я опозорила свою семью, разрушила дом... И вот — одна...
Я поняла, что оставить ее сейчас тоже грешно. Села рядом. И выслушала такие горькие признания, что освободиться от них до сих пор не могу.
Два года назад я развелась с мужем. Нет, не я развелась — он развелся со мной. Мы прожили восемь лет. Нехорошо жили. Мне казалось, что все нелады из-за него. Я выбрала Андрея в мужья, наверное, потому что он больше и искреннее других говорил о любви. И я нравилась его маме. Я переехала к нему в девятиметровую комнату из родительской трехкомнатной квартиры. Из обеспеченной жизни — в очень-очень скромное существование. Зачем я это сделала? Не знаю. Был же у меня в женихах еще один Андрей. Папа—генерал, мама— вся в бриллиантах. Но мне не нравилось, что он как сумасшедший расталкивал толпу, чтобы занять место в метро. И прикус не нравился. А этот Андрей меня любил. Знакомил со всеми своими друзьями как единственную и неповторимую.
Не знаю — стерва ли я по натуре или рай в шалаше как-то быстро надоел, но я стала его донимать упреками. Как вспоминаю сейчас, жарко становится. А ему каково было? Однажды в ссоре назвала его голоштанником. Костюма бархатного, видите ли, у него не было, когда со мной в ЗАГС пошел. Наташкин Ромка был в бархатном, и Зойкин художник выглядел как принц, а Андрей что? Стыдно вспомнить!
Не знаю, сколько любви надо было, чтобы за одно это меня не пристукнуть. Не могу сказать, чтобы я его не любила, но придиралась и придиралась.
Родился Митя. В маленькой комнате стало совсем худо. Уехала с ребенком к родителям. Не просто так уехала — поставила условие: вернусь, когда получишь квартиру. Легко сказать — «получишь квартиру». Папа очень меня любил. Но даже он возмутился: «Юля, откуда у тебя претензии содержанки?» Почем знать, откуда. Видно, нас воспитывали так, что мы, женщины, главные. В кино, по телевизору (а я, кажется, от них и набиралась правил жизни) только и говорят, что женщина выбирает мужчину, она вправе диктовать ему и требовать, чего душа захочет. Глупости, как теперь понимаю!
Андрей добился — получил квартиру. На работе дали. И вообще его на работе ценили. Мама выложилась — обставили дом по тем временам современно и красиво. Живи и строй семью! Но строить я не умела. Я только и делала, что разрушала! По мелочам все летело в пух и прах. Что-то удалось у него на работе—на радостях принес коробку конфет и цветы. Я, наверное, с противной улыбочкой сказала, что конфетки-то подсохли. А цветы так и лежали на столе—забыла поставить их в воду. Это был, кажется, первый взрыв — он схватил коробку, поломал цветы и выбросил все в мусоропровод.
Тогда мы в первый раз и замолчали. Молчание стало нормой нашей жизни. Это было невыносимо. Я не знала, как переступить через себя, как выйти из этой всякий раз нависающей тягостной тишины в доме. Как хорошо умела делать это мама. У них с папой тоже всякое бывало. На дуется, рассердится, день -не разговаривают, два... А потом как ни в чем не бывало: «Ой, а у нас картошки в доме нет...» Папа принимает сигнал к миру, берет сумку и — в магазин. Мама разбирает сумку: «Картошка-то хорошая... и луку купил...» И уже разговаривают, уже мама сидит с книжкой после ужина в своем кресле, укрытая пледом, а папа заваривает по ее вкусу чай с травами.
Почему я так не могла? Характер другой? От характера, наверное, никуда не денешься. Но ведь у моей подруги Наташки тоже есть характер. Но она, как пчелка над цветком, крутится над своим Ромочкой. Любит? Говорит, что дело не в любви, а в ответственности перед детьми — она не имеет права оставить их без отца. Надо же... А была ведь Наташка самая лихая среди нас.
Ко мне лихость стала приходить вместе со злостью. Разозлюсь, и хочется выкинуть что-нибудь этакое. У Андрея свой круг друзей, почти все еще из детства. Они любят праздники. Для меня их праздник всякий раз становился рабством на кухне, да еще уборка «до» и особенно «после». Надоело! Решила отучить его от сборищ. Стала наряжаться, К плите смотреть, как жарятся традиционные бараньи ноги, стала посылать его, И вообще — встань, принеси, подай, а я танцую... Танцую с его подвыпившими друзьями, кокетничаю. Он будто бы не замечал всего этого, но радости от праздников поубавилось. Зато у меня появилась потребность отрываться от дома, благо, на работе сложилась компания тоже любящих праздники.
Андрей погрустнел, пытался как-то вернуть меня, как он говорил, «в пристойность». Это еще больше злило. Во мне выросло огромное «Я». В наших нудных, длинных объяснениях и разговорах я строптиво кричала, что умнее его, сильнее и вообще больше. Докричалась.
Повестку из ЗАГСа о разводе я приняла как шутку — пугает, не может он меня, красавицу, бросить. Смог. Развелся. Бросил.
Мы долго не разъезжались. Теперь думаю—он надеялся, что я очухаюсь. Куда там! Гордыня несла меня и несла. Я почти каждый вечер скандально кричала. Какие только непристойности не лились из меня. Не выдержал, нашел какой-то вариант разъезда. Собрал свою аппаратуру и книги, погрузил в машину и отчалил. Я ждала неделю, снова не верила, что он меня вот так оставил. Андрей не появлялся, новые владельцы квартиры торопили. Как я двинусь со своими диванами и шкафами? Родителям признаваться не хотела, что растеряна, плела им что-то про помощников и «бугаев", которые все сделают. Какие-то помощники и в самом деле нашлись. Папа в день переезда привез конверт с деньгами. Половина их к концу дня куда-то исчезла. Не хотелось верить, что меня уже обокрали. Вещи перевезли, привез деньги, расплатилась. Наутро оказалось, что исчезли ключи от квартиры.
Что началось дальше — рассказать страшно: однажды с работы — нет «видика». Потом унесен телевизор. Потом почти все остальное. Девченки стали утешать. Сказали, что заявлять бесполезно — сама растяпа.
Вот уже два года живу я одна, Митя у родителей. Не проходит месяца, чтобы со мной чего-нибудь не случилось. То сумку с деньгам и паспортом в переходе метро какая-то шпана отобрала. Налетели, выхватили — очнуться не успела.
То шубу сняли, прямо на подхода к дому парень с девкой подошли, ножик показали... И вот последнее — квартиру залило. Где-то в наших домах прорвало канализацию, и все «добро» (видно, не только из нашего дома) хлынуло ко мне, на мой первый этаж. Три дня лило — не могли дозваться мастеров. Я выгребала и выгребала... Паркет поднялся дыбом, мебель испорчена, в ванну не войти! Это, конечно, наказание.
Поехала сюда, потому что во сне услышала голос: «Тебе надо ехать в Лавру...» Рассказала маме свой сон. Она встревожилась: «В Лавру само собой... Но, может быть, пойдем к врачу, успокоиться тебе надо». К врачам я, наверное, не пойду — денег больших у меня нет, а без денег зачем я им нужна. Одна надежда осталась на милость Божию.
Мы просидели с Юлей (так она себя назвала) на лестнице около двух часов. Она говорила, я молчала. И что тут сказать, как утешить? Я подбодрила ее, как могла. Господь милостив, может, и простятся этой заблудшей овце ее грехи. Хватит ли только у нее самой сил укротить свою гордыню, очистить и обновить свою душу?
