Образы российского пространства

18 декабря 2017
Наиболее ярко союз географов и философов продемонстрировали М.А. Розов и Л.Ю. Одинокова в своем докладе «Общественно-территориальные системы как системы с рефлексией». Нам удалось побеседовать с профессором Розовым о его докладе.

    География — наука о пространстве. Точнее — о географическом пространстве, хотя это выражение и звучит несколько комично.

    Откровения Шартрского собора

    - Михаил Александрович! Чему посвящена ваша работа?

    - Наш доклад — это рассказ об истории одной маленькой идеи. Идея эта постепенно развивалась и неожиданно, благодаря усилиям Людмилы Юрьевны, приобрела и географическое звучание.

    Начало всему положила известная притча о Шартрском соборе, с которой я познакомился где-то во второй половине 60-х годов. Суть притчи в следующем. На строительстве собора в средневековом городе Шартре спросили трех человек, каждый из которых катил тачку с камнями, что они делают. Первый пробормотал: «Тачку качу». Второй сказал: «Зарабатываю хлеб семье». А третий ответил с гордостью: «Я строю Шартрский собор!». Эта незамысловатая история стала толчком к откровениям, которым посвящена наша беседа.

    - Какие же это откровения?

    - Первое, конечно, — это этическое содержание притчи. Да, в жизни надо иметь большую цель, надо не размениваться на мелочи, а строить Собор.

    - Но ведь это только присказка…

    - На нашу историю можно посмотреть и с несколько иной стороны. Она красноречиво выбалтывает одну из тайн нашей деятельности: деятельность — это продукт рефлексии. Надо различать поток человеческой активности сам по себе и деятельность, которая всегда связана с постановкой некоторой цели. Только осознание цели превращает физическую активность в деятельность.

    - Как бы проиллюстрировать вашу мысль?

    - Извольте. Допустим, что этнограф наблюдает за аборигеном, который бьет камень о камень. О какой деятельности можно здесь говорить? Может быть, он хочет получить острый осколок камня или высечь искру, или подать звуковой сигнал? Если абориген стал затем раздувать затлевший мох, то этнограф сочтет, вероятно, что тот хотел высечь искру и разжечь костер. Костер в этом случае будет продуктом, камни — средством, мох — объектом. Операцию мы назовем высеканием искры или каким-то подобным образом.

    Если же абориген поднимет осколок камня и станет его использовать в качестве режущего инструмента, то именно этот осколок и будет продуктом, один из камней станет объектом, а другой — средством. А мох в этом случае вообще окажется за границами акта деятельности. Вы видите, что одна и та же акция в зависимости от ее рефлексивного осознания может выступать в качестве существенно разных актов деятельности.

    И еще. Вполне возможно, что абориген первоначально хотел получить искру и поджечь мох, но, заметив отскочивший острый осколок, переосмыслил все свои действия в свете этого неожиданного результата. Мы должны допустить, что существует операция рефлексивного переключения, которая способна преобразовать один акт деятельности в другой.

    Что бы мы ни делали, например, в сфере материального производства, мы получаем не только некоторый вещественный результат, но и накапливаем опыт, который тоже так или иначе фиксируется в виде устных или письменных текстов. Вопрос только в том, что мы рассматриваем в качестве итогового продукта.

    Наука сплошь и рядом формируется за счет соответствующего рефлексивного переключения. Решение каждой задачи дает в качестве результата не только конкретное знание, но и метод его получения. Заметьте, первоначально этот метод существует только в форме непосредственного образца. Первые математические рукописи, например, представляли собой списки решенных задач, а это свидетельствует о том, что рефлексивное переключение уже имело место, ибо кого может интересовать площадь конкретного земельного участка или геометрической фигуры, числовые характеристики которых могут уже никогда не повториться полностью.

    - Все сказанное выше в основном относилось к философии науки, но, как отмечал еще Максвелл, самое интересное происходит на стыках наук…

    - Именно так. Встреча авторов данной статьи означала и встречу философии науки с совершенно иной областью, а именно с географией и прежде всего с географией отдыха. Но что такое отдых? Почему ни Тур Хейердал в период путешествия на «Ра», ни Тенцинг Норгей при восхождении на Эверест не являются отдыхающими с точки зрения рекреационной географии? Чем они отличаются от туриста, который в период отпуска взваливает на себя тяжеленный рюкзак и добровольно испытывает не меньшие трудности, принадлежа, однако, к категории отдыхающих? Решающую роль при ответе на этот вопрос сыграла статья Б.Б. Родомана «Проблема охраны и возрождения мобильного туризма». Оказалось, что и здесь мы встречаемся с давними знакомыми: с рефлексивно связанными и рефлексивно симметричными актами деятельности.

    Б.Б. Родоман убедительно показывает, что принципиальное отличие деловой утилитарной поездки от туристического путешествия — это прежде всего разные целевые установки. В первом случае человек стремится как можно быстрее достичь конечной точки намеченного маршрута, во втором — наиболее интересным и важным является само перемещение, позволяющее ознакомиться с местностью, полюбоваться ландшафтами, получая от этого удовольствие.

    - А нельзя ли применить сказанное к другим видам рекреации?

    - Очевидно, что да. Охота, рыбная ловля, постановка палатки и разжигание костра, сплав по реке на плоту или на лодке, копанье на садовом участке, ходьба, стрельба из лука, езда верхом… — все эти виды отдыха представляют собой рефлексивно преобразованные акты трудовой деятельности прошлого или настоящего.

    - А существуют ли такие формы трудовой деятельности, которые еще не превратились или которые нельзя превратить в отдых?

    - В условиях бурного развития туристского бизнеса постоянно возникают новые виды рекреации, использующие все более богатый спектр трудовых актов. Современные туристы могут намыть золотой песок, сделать кувшин на гончарном круге, поработать лесорубами и даже слетать в космос.

    Вообще на рекреационных территориях, то есть на территориях, где население в основном ориентировано на туристов как на источник доходов, многие виды местной хозяйственной деятельности претерпевают рефлексивные преобразования. Один из них — превращение реальной деятельности в демонстрационную. Туристам демонстрируют местные танцы и обряды, виды национальных одежд, способы изготовления и использования орудий…

    - Мы как-то совершенно незаметно перешли от понятия отдыха к рекреационным территориям…

    - Это вполне естественно, но этот переход желательно зафиксировать. Фактически везде в современной географии мы имеем дело с социосферой, а все социальные системы — это системы с рефлексией. ТРС (территориальные рекреационные системы) — это в данном случае только хорошая модель.

    - А процессы трансформации ТРС России на переломе 90-х годов? Что произошло в этой сфере с развитием рыночных отношений?

    - Советские ТРС работали в такой ситуации, когда деньги платят независимо от того, насколько успешно идет «строительство собора». Конечно, цель «удовлетворение рекреационных потребностей» всегда декларировалась, но это абсолютно не отвечало сути дела. Покупатель в магазине раздражал продавцов, отдыхающий — тех, кто его обслуживал. Рынок изменил ситуацию и потребовал восстановления симметрии. Цель — прибыль, но она определяется наличием клиентов. Обслуживание клиентов и получение прибыли — это рефлексивно симметричные виды деятельности. Именно забота о прибыли порождает разнообразие предлагаемых услуг и заставляет работников индустрии туризма не только угадывать и удовлетворять любые потребности клиента, но также проектировать и создавать эти потребности. Все это формирует новую инфраструктуру данной территории: благоустраиваются гостиницы и базы отдыха, появляются уютные кафе, ресторанчики и сувенирные магазины, в недосягаемых ранее из-за отдаленности местах возникают вертолетные площадки…

    - Правильно ли мы поняли, что и на этом этапе изучения проблемы вам вновь помог «болтливый Собор»?

    - Вот именно! Достаточно вслушаться в его речи, и многое становится ясным! На этот раз он утверждает нечто совершенно новое, он утверждает, что рефлексивная симметрия его типа — это условие устойчивости системы.

    Удивительно, но реальные ситуации, с которыми сталкивается человечество в своей производственной деятельности и которые порождают современные проблемы устойчивости развития, в значительной степени изоморфны воображаемому Шартрскому собору. Фактически идеи симметрии были уже у нашего знаменитого лесовода Г.Ф. Морозова, основателя учения о лесе как географическом явлении. У него мы находим следующее правило устойчивого лесопользования: «…рубки должны быть так организованы, чтобы во время их производства или следом за ними возникал бы новый лес. Иначе говоря, чтобы рубка и возобновление леса были синонимами». Обратите внимание: Морозов настаивает на том, чтобы рубки главного пользования были рубками возобновительными. Но это как раз и означает рефлексивную симметрию: использование есть промежуточный этап возобновления, возобновление — промежуточный этап использования.

    То же самое мы видим и при анализе территориальной совместимости рекреационных и природоохранных систем деятельности. Сплошь и рядом при правильной организации туризма одновременно решаются и проблемы сохранения природы, а природоохранные структуры, в свою очередь, отнюдь не исключают те или иные формы туризма на особо охраняемых территориях, ибо это в какой-то степени пополняет их бюджет.

    - Подытоживая наш разговор, оправдал ли себя Шартрский собор, остались ли вы довольны его откровениями?

    - Как говорил великий Э. Мах, задача науки в экономии мышления. Нам кажется, что болтливый Шартрский собор позволяет с единой точки зрения охватить довольно широкий круг явлений, которые без этого как бы обречены на абсолютно изолированное существование в нашем сознании в качестве отдельных островков. Но это и требовалось доказать.


    Борис Борисович Родоман, доктор географических наук, автор более 250 опубликованных сочинений, хорошо известен в географическом сообществе. Его доклад, посвященный метаморфозам российского пространства, вызвал бурную дискуссию среди участников чтений.

    Сочинение на заданную тему

    - Борис Борисович, многие участники чтений нашли ваш доклад спорным…

    - Я люблю прибегать к методу сомнительных антитезисов. Предлагаю спорное высказывание, иногда шокирующее, с тем, чтобы его опровергли. Если мои коллеги со мной соглашаются, то я с грустью делаю вывод, что дело действительно плохо.

    - Чем вы руководствовались при выборе темы?

    - Впервые после средней школы я написал сочинение на заданную тему. Идею доклада мне подсказал мой юный покровитель В.А. Шупер. К счастью, мой личный научный архив позволяет практически не ограничивать себя в темах. Свыше трехсот папок, разложенных по алфавиту, наполненных моими сочинениями, и около ста многоцветных чертежей. В эти бумажные произведения перетекла моя жизнь, а все ее события и впечатления послужили для научного творчества стимулами, фоном, почвой и сырьем.

    - В вашем докладе вы упомянули, что культурный ландшафт России видится вам как совокупность ареалов, относящихся к двум различным классам территориальных образований…

    - Да, именно так. Я имел в виду так называемые узловые районы и неузловые части узловых районов. Это и города, и населенные пункты. Для животных это тот луг или пастбище, на котором они пасутся. Люди же, кроме территориального деления, еще четко разграничивают свою территорию административно.

    -Бумажной документацией?

    - Совершенно верно. Вот только по разные стороны узлового района не обязательно должно быть что-то разное. Различия не предполагаются, предполагается принадлежность разным владельцам, хозяевам, пролегание по разным сторонам границ сфер влияния разных городов и т.д. Это выражается в транспортных связях и перемещении населения.

    - На территории бывшего СССР крупнейшие государственные образования возникали и исчезали неоднократно. Можно ли сказать, что с географической точки зрения смена правителей, названий и символов, переделы собственности означают, что прежнее государство исчезло, а на его месте появилось иное?

    - Как раз напротив. К примеру, Москва и Подмосковье вот уже шесть столетий пребывают в составе одного и того же государства, глубинный фундамент которого не изменялся. Это экстенсивное хозяйствование за счет не возобновляемых природных ресурсов; раздаточная экономика, периодически модернизируемая путем частной вестернизации; сакральный этатизм (почти религиозный культ государства, а часто и государя) как явная или не явная идеология. В результате распада СССР наша империя уменьшилась, потеряв недостаточно переваренные ею куски чуждых западных и восточных цивилизаций, но не утратила при этом военно-колониального характера, и следовательно, способности в дальнейшем терять или приобретать какие-то территории. Поскольку конфигурация страны приблизилась к той, которая была в XVII-XVIII веках, то перед властью, вынужденной имитировать какую-то деятельность, замаячили прежние геополитические задачи. Расширять выходы к морю. Предупреждать агрессию, якобы угрожающую из Западной Европы и Центральной Азии, удерживать Сибирь, реформировать административно-территориальные деления и т.д.

    - История нашей страны наглядно демонстрирует, что это деление претерпело не одну глобальную метаморфозу…

    - После громоздкой петровской пирамиды, включавшей провинции, доли и дистрикты, установилась на целых полтора столетия более простая, классическая для России екатерининская система губерний и уездов, укрепленная стандартной духовной и материальной инфраструктурой. Например, дворянские собрания, училища, архитектурные комплексы присутственных мест, торговых рядов и т.д. Центры губерний превратились в процветающие, многофункциональные города.

    - Почему, по-вашему, жизнеспособными оказались именно екатерининские губернии, а не петровское разделение на пирамиды?

    - Петровские «пирамиды» были слишком велики. Екатерининские же губернии оказались ближе к начальственным местам, и соответственно, лучше контролировались. Недостаток же губернского деления был в том, что для огромной России оно оказалось слишком дробным.

    - Как же развивалась система административного деления дальше?

    - К концу 1944 года области России приблизительно совпадали с екатерининскими губерниями, а некоторые даже со средневековыми княжествами. В последующие полвека эти территориальные единицы настолько окостенели, что легче стало ввести новые градации деления, чем трогать старые. Поскольку РСФСР, а за нею и ельцинская Россия называлась федерацией, то в качестве ее субъектов, за неимением более крупных единиц, выступили те же области, наряду с республиками и даже автономными округами, забравшие себе довольно много прав. Учрежденные в 2000 году федеральные округа стали новым уровнем административно-территориального деления, но уже не с выборными, а с назначенными начальниками. Эти округа не только дублеры военных округов, но и наследники петровских губерний и советских экономических районов. Теперь следует ожидать дробления федеральных округов и изменения их границ, то есть того, что Россия не раз проходила.

    - Как вы объясните поляризацию территории современного государства?

    - Последствия переворота 1991 года способствовали многоукладности хозяйственной и культурной жизни в столице и провинции, но не устранили, а скорее усилили различия в уровне развития. Сосредоточение финансовых активов в Москве (70-80 процентов) настолько велико, что доля Петербурга (12-15 процентов) кажется неестественно малой для «второй столицы». Обратной стороной процветания столицы стало одичание периферии. С одной стороны, это положительно повлияло на экологическое состояние районов, так как началось самовосстановление природного ландшафта, дикой флоры и фауны. С другой стороны — способствовало отпадению обширных земель от цивилизации из-за подорожания транспорта и связи. По моим самым грубым подсчетам, около десяти миллионов квадратных километров площади России не обслуживается никаким регулярным наземным транспортом.

    Для России характерна внутренняя периферия, формирующаяся в центре ячеек магистральной дорожной сети, сравнительно недалеко от Москвы. Периферия на данный момент изобилует маргинальными зонами — мертвыми для экономики, но живыми для природы. Так, при движении из Смоленска и Великих Лук к Москве кажется, что приближаешься к Западной Европе. А посредине между Москвой и Санкт-Петербургом располагается типичное захолустье.

    - Правильно ли мы поняли, что вы создали специальную модель для объяснения современной бюрократическо-географической субординации?

    - Скажем так: я просто упорядочил всем известные факты. В бюрократическом пространстве различаются связи вертикальные — между начальником и подчиненным, и горизонтальные — между чиновниками одного ранга. В географическом пространстве различаются связи радиальные — между центром и точкой на периферии, тангенциальные — между равноудаленными от центра точками. Вот я и решил объединить оба пространства в одной модели. И теперь мы будем территориальные связи называть метафорически — вертикальными и горизонтальными. Тоталитарный режим стремится укреплять первые и уничтожать вторые. Вертикаль государства усиливается путем ослабления горизонтали общества. В 1991 году российские регионы устроили революцию, добились эмансипации, получили какие-то права и возможности и стали объединяться помимо Москвы, исходя из собственных интересов, кооперируясь, устанавливая нецентрализованные взаимосвязи по горизонтали и диагонали. В 2000 году эта тенденция была переломлена, стала восстанавливаться прежняя, феодально-имперская субординация. Такая структура, с преобладанием вертикальных связей над горизонтальными, обладает парадоксально-односторонней прочностью, бывает твердой, но хрупкой. Наша империя периодически рассыпается, погружаясь в анархию и смуту, а после склеивается из тех же кусков.

    - Как вы добиваетесь реалистичности в своих моделях?

    - Я разрабатывал свои концепции не по литературным источникам, а осмысливал тот ландшафт, который видел, передвигаясь пешком и на общественном транспорте. Тоталитарный ландшафт, такой, в котором вертикальные связи гипертрофированы, а горизонтальные практически атрофированы, в России формировался веками. Одна из последних перестроек географического поля прошла на моих глазах в сельской местности. До середины ХХ века из каждой деревни отходили три-четыре грунтовые дороги в соседние селения. К концу ХХ века личные связи между жителями близлежащих деревень оборвались, а бытовые связи направились на ближайшую твердую дорогу, связывающую села со своим райцентром, а через него с Москвой. Прежние проселочные дороги на полях вокруг деревень были распаханы, а в лесах сохранились в виде широких, но почти непроезжих пеших троп.

    Государственный строй может изменяться, но выработанный специфический культурный ландшафт остается, к сожалению, на многие десятилетия. В этом реликтовом ландшафте нам и нашим внукам предстоит жить, к нему мы должны приспосабливаться, не разрушая полученного наследия, а превращая его минусы в плюсы.

    - В своем докладе вы говорили об особенностях урбанизации в России…

    - На фоне тенденций, провозглашенных глобальными и прогрессивными, Россия по-прежнему дрейфует в свою боковую сторону. Парадоксальна и не имеет адекватных терминов в современной лексике наша трансформация систем расселения. К тому моменту, как большинство россиян стали формально горожанами, они обзавелись загородными садовыми участками, сделали их чуть ли не основным местом работы и главным средством самообеспечения продовольствием; оказались крестьянами по преобладающим интересам. Традиционная деревня вымирает на окраинах и в глубинке, но ее функциональное подобие и наследие возрождается в пригородах.

    - Б.Б., давайте попробуем подвести итог нашего разговора…

    - Я бы хотел, чтобы в развитии нашей страны было больше прогресса. Ведь я всю жизнь верил в его неуклонное и безудержное движение. В последнее время я вынужден обращать внимание на некую цикличность, повторяемость, застойность того, что сейчас происходит с Россией. Похоже, что наша страна никак не может выбраться из заведенного тысячу лет назад порочного круга и выйти на более прямую траекторию развития, чтобы государство, если оно еще необходимо, было бы не циничным хозяином людского поголовья, а честным наемным слугой самоорганизованного общества. Как я уже говорил в самом начале нашего разговора, я мечтаю, чтобы кто-нибудь отверг мои тезисы, разбил мой пессимизм вескими аргументами. И тогда я первый с глубоким удовлетворением констатирую, что не все еще так плохо в стране, как мне представлялось.