В очередной раз пытаясь понять Россию умом, а не как-нибудь иначе, наш автор сталкивается не только с недостаточностью языка аналитического описания, но и с двойственностью самого объекта: известные социальные институты и процессы отбрасывают тень, из которой выступают очертания совсем иных, странных, никем еще не описанных феноменов.
Впрочем, столь ли уж странных? Может, как раз настолько нам всем родных и знакомых, что в своей естественности они никак не опознаются аналитиком?
А может, это просто очередная теоретическая конструкция, не первая и не последняя, однако необходимая, чтобы взглянуть на нашу жизнь еще и под таким углом?
Общеизвестно, что «в реальности все не так, как на самом деле». В «реальности», например, есть в России тоже города, а «на самом деле» в России нет городов, а есть слободы, разросшиеся до размеров мегаполисов. «На самом деле» деревни в каноническом смысле в России тоже нет, исчезла в ходе коллективизации и построения колхозно-совхозной формы собственности.
«В реальности» существует «общество», а «на самом деле» общества в традиционном социологическом смысле в России нет — как системы отношений, которая порождает государство и связана с ним органически. Скорее то, что называется обществом, порождается тем, что называется государством, и не является тем обществом, которое описывается в трудах классиков социологии.
«В реальности» государство и граждане существуют. Но «на самом деле» в России нет государства в традиционном смысле этого понятия, нет и граждан, не говоря уже о гражданском обществе.
«В реальности» в стране есть частный бизнес, но «на самом деле» этот бизнес в основном связан с госбюджетом и другими государственными активами, не производит прибавочной стоимости, жирует на государстве и полностью от него зависит.
«В реальности» в стране есть власть, то есть то, что ругают СМИ. Но «на самом деле» власть не имеет необходимых атрибутов: это не власть авторитета, не власть денег, не власть идеи, не власть силы, не власть права или обычая. «На самом деле» это какая-то иная власть, не такая, какую импортные политологи описывают в своих трудах.
«В реальности» есть народ, от имени которого говорят публицисты. Но «на самом деле» народа нет, а есть 150 миллионов человек, говорящих на одном языке и живущих в разных регионах большой страны. Народом их, видимо, делает телевизор, и если рассматривать «в реальности» оппозицию народ — власть, то оказывается, что власть принадлежит ТВ и проводному радиовещанию.
Люди живут одновременно и «в реальности», и «на самом деле». «В реальности» они получают зарплату соответственно труду и квалификации, участвуют в выборах, обзаводятся всеми необходимыми справками и по первому требованию их предъявляют, отвечают на вопросы социологов, обсуждают политические проблемы на языке телевизионных передач. Несколько десятилетий назад они «строили социализм», побеждали в социалистическом соревновании, осуждали израильскую военщину, диссидентов и «несунов», теперь язык «реальности» изменился кардинально, но он так же далек от всего, что происходит «на самом деле», как был в свое время далек от реальной жизни язык передовицы «Правды».
По-прежнему люди говорят об одном, делают другое, думают о третьем, причем эти дела и думы чаще всего невыразимы в словах. Ну, разве что в исключительных случаях и через антонимы: если «в реальности» объявлена борьба с преступностью, то «на самом деле» сажать будут невинных; если объявлена экономическая реформа — значит, опять грабить собрались; если выборы — значит, меняют одного «чудака» на другого; если борьба за справедливость, то будут расстреливать; и прочее.
Русские, которые не могут понять или принять эту онтологическую раздвоенность русского бытия и действуют так, как будто ее нет (назову их реалистами), чаще всего считаются дураками или подлецами, или скрытыми иностранцами, агентами. Последний пример — молодые реформаторы.
Реалисты не склонны обращать внимание на то, что есть и происходит «на самом деле». Они уверены в том, что Россия — при некоторой специфике — такая же страна, как и прочие. Импортные понятийные сетки, которые реалисты накидывают на нашу жизнь, выхватывают в ней фрагменты, в чем-то похожие на традиционные и известные социально-экономические институты — на государство и общество, на город и село, на бизнес и экономику, но эти сетки в принципе не способны ухватить то, что есть «на самом деле» и что невозможно описать в терминах теорий, созданных для описания «реальности».
Отношения между «реальностью» и «на самом деле» существенно ограничивают саму возможность реформирования. Ведь реформирование осуществляется «в реальности», а «на самом деле» никакого реформирования нет, а есть что-то другое, не высказываемое, не проговариваемое. Государство «в реальности» продолжит реформы, а «на самом деле» люди будут продолжать считать реформы еще одной московской аферой.
Меня в очень малой степени интересует то, что существует «в реальности» и что описывается вполне — казалось бы — понятными терминами, такими как государство и общество, народ и власть, политика и общественное мнение. Но меня очень интересует то, что есть «на самом деле». Я считаю, что «на самом деле» можно и нужно описать не менее внятно, чем описана «реальность», но для этого необходимы совсем другие понятия, чем те, что используются для описания «реальности».
Распределенный образ жизни
В России сейчас более 50 миллионов домохозяйств и почти 40 миллионов дачных и приусадебных участков, на которых люди выращивают картошку, овощи, откармливают коров, коз и свиней, держат птицу. Это означает, что четыре пятых всего населения ведет личное подсобное хозяйство, обустраивая свой быт и обеспечивая себя продуктами на зиму.
Жизнь большинства семей России распределена между городской квартирой, дачей, погребом, сараем и гаражом. Владимир Вагин, впервые обративший внимание на эту структуру обыденности, назвал ее «совокупным жильем».
В целом, совокупное жилье представляет собой относительно замкнутую структуру материализованных связей, внеэкономическую по природе. Она существует помимо государства, в «на самом деле», и взаимодействует не с государством, а с административным рынком.
Чаще всего семья в обычном городе имеет городскую квартиру, дом-дачу с участком земли в пригороде или деревне, баню, птичник (свинарник, коровник), погреб (сарай) в городе, где хранятся продукты питания, произведенные на даче, автомашину (и гараж), чтобы обеспечивать связь между городской квартирой и дачей. Гараж может быть совмещен с погребом (сараем). В селе функции дома и дачи совмещены, и есть — кроме приусадебного участка — еще и покос, земля «под картошку», и лесные и речные угодья.
Даже если русская семья достаточно обеспечена, чтобы не вести личного подсобного хозяйства, она все равно имеет дачу с баней и пристройками, в обустройство которой вкладывается существенная часть семейных ресурсов и на которой старшее и младшее поколения проводят много свободного времени.
Старшее поколение многопоколенной семьи все теплое время года работает на даче. Среднее работает в городе на производстве или в учреждении, государственном или частном, ведет свой бизнес. Работа по найму (а частично и предпринимательство), независимо от того, как она оплачивается, нередко рассматривается членами семьи скорее как институт, обеспечивающий ресурсами дачно-квартирное хозяйство. Несомненное многообразие типов совокупного жилья описано очень слабо.
Совокупному жилью соответствует свой образ жизни, который я называю распределенным. Люди живут на два или более дома, и нуклеарная семья во многом существует только «в реальности», в то время как «на самом деле» доминирует многопоколенный тип семьи, распределенной по разным домам-дачам, но связанной в целое. Как свидетельствуют исследования бюджета времени, проведенные в начале 90-х годов, существенная часть времени у всех групп населения тратится на обслуживание совокупного жилья.
Города России летом пустеют, а магистральные дороги вечерами пятницы и воскресенья заполняются машинами, едущими на дачи и с дач. Вокруг городов на десятки километров простираются дачные зоны, в которых практически все местное население занято обслуживанием дачников, работающих на своих участках, не разгибая спины. Результат — заготовленные на зиму консервы, картошка и другие овощи, фрукты. Эти заготовки осенью перемещаются в городские погреба и сараи, весной тара из-под заготовок вновь вывозится на дачи. Зима — это подготовка к дачному сезону, к огороду.
Время людей, живущих распределенным образом жизни, заполнено работой до предела: в городе они отрабатывают свое, после чего едут работать на дачи. Отдыха как института вообще нет, вместо него есть смена рода деятельности или дачный загул — с баней, водкой, дракой и другими развлечениями очень уставших людей. Поездки на курорт, туризм и прочие формы цивилизованного отдыха позволяют себе лишь среднее и младшее поколения таких семей.
Этот образ жизни свойствен всем социальным группам постсоциалистического общества. «Новые русские», например, «сделав деньги», поначалу практически так же, как и все бывшие советские люди, расширяли совокупное жилье (покупали или строили в своем городе, в столице, в других странах квартиры, дачи и машины), превращали совокупное жилье в самодостаточную реальность, в которой — как в крепости — можно пережить любые реформаторские усилия государства. Погребами — «схронами» становились оффшорные банки и компании, где складированы деньги, драгоценности и активы, в которые конвертировалось все, что оказывалось в пределах досягаемости. Зарубежные банки и бизнесы для «новых русских» — прежде всего места, в которые государство не сможет залезть, даже если очень захочет.
Распределенный образ жизни складывается из множества локальных общностей: дачных электричек, гаражно-автомобильных, погребных, собственно дачных, со своими разными и часто своеобразными нормами. Это очень богатая возможностями социальная среда, в которой основаниями социальной стратификации стали расположение дачи (Ницца, Испания или юго-западный пригород Москвы, например), подключенность к магистральным коммуникациям, тип автомашины, тип городской квартиры и т.п.
А то, что особенно ценится в «реальности», «на самом деле» оказывается мало существенным: род занятий, размер официального дохода, социальное положение и происхождение, а также многие другие параметры, учитываемые государственной статистикой и управлением.
В «на самом деле» нет общества, политической жизни, оппозиции, политической элиты, средств массовой информации. Решения власти интересуют народ, живущий распределенным образом жизни, только в том случае, если этот образ жизни затрагивают: цены на транспорт, энергоносители, водку и доллар бурно обсуждаются в электричках и на дачных посиделках. Многое из того, что происходит «в реальности» и представлено СМИ, люди интерпретируют в понятиях «на самом деле» — как коммерческую активность политиков и других ньюсмейкеров, направленную на расширение своего «совокупного жилья» и распределение образа жизни.
Еще политика, реформирование и другие игры «в реальности» интересны людям («на самом деле» живущих тем, что работают на производстве и у себя на участке, понемногу воруют, дают и берут взятки и обустраивают дачи) как содержание мыльной оперы, одного из десятков шоу, показываемых по телевизору.
Несмотря на свою всеобщность, совокупное жилье и распределенный образ жизни не существуют «в реальности» Российской Федерации. Их нет в статистике, нет в исследованиях политологов.
Экономические критерии неприменимы к распределенному образу жизни и совокупному жилью просто потому, что экономика — из «реальности», а «на самом деле» людям нужны гарантии выживания в их постоянном стремлении убежать от государства, и они готовы вкладывать в обеспечение этих гарантий свое время и деньги, практически не считаясь с издержками (что и отменяет экономические критерии). Эффективность этого образа жизни можно измерить лишь степенью защищенности от реформаторских усилий государства. Можно сказать, что в настоящее время эта эффективность весьма высока.
Бесконечные государственные реформы, которые в основном выливаются в репрессии и административные ограничения на жизнь, вынудили людей рассредоточить жизненные ресурсы и «эмигрировать» в свои относительно замкнутые миры. Цена такой диверсификации весьма высока, ведь только экспортированные за границу деньги, обращенные в недвижимость и другие капиталы, оцениваются в миллиарды долларов. Оценить же инвестиции в десятки миллионов дач вместе с их инфраструктурой и трудом по обслуживанию просто невозможно.
Советские ограничения на строительство, на аренду земли и операции с ней практически исчезли в начале 90-х годов, и вокруг городов за несколько лет выросли поселки коттеджей и дач. Существенная часть сельских домов была перекуплена горожанами, которые часть своих ресурсов, сил и времени вложили в создание и благоустройство распределенного жилья.
Распределив свою жизнь между городской квартирой и дачей, люди стали спокойнее относиться к «реальности», то есть к государству, его институтам и государственной службе. Они знают, что «на самом деле» государство им уже не опасно, а с теми государственными людьми, которые имеют к ним претензии, всегда можно договориться — поторговавшись, естественно. Да и сами государственные люди, имеющие квартиры в городе и дачи в пригородах, живут точно так же, как и все другие, и им всегда и все можно объяснить — но только если объяснение происходит «на самом деле», а не «в реальности».
Административный рынок
Если распределенный образ жизни есть «на самом деле» другая сторона того общества, которое существует «в реальности», то государству «на самом деле» соответствует административный рынок. Административный рынок порождает распределенный образ жизни — как среду, в которой только и можно выжить людям, находящимся в административно-рыночных отношениях. А распределенный образ жизни воспроизводит административный рынок как каркас своего собственного существования.
Административный рынок есть негласная и неявная система отношений между теми, кто производит, и теми, кто распределяет в плановой в прошлом экономике, которая продолжает существовать после смерти КПСС, Госплана и прочих институтов советской власти.
Советский административный рынок трансформировался в российский, где «на самом деле» идет торг между регионами России и ее центром, между олигархами и региональными баронами, между олигархами и федеральной властью, между бандитами и частными предпринимателями. Суть отношений между «реальностью» и «на самом деле» за десятилетие ничуть не изменилась по сравнению с советским периодом истории России. Разрыв между описаниями того, что есть «в реальности» государства, и того, что происходит «на самом деле», сейчас ничуть не меньший, чем во времена Брежнева.
За десять лет в стране сформировалось очень богатое возможностями пространство административного торга, в котором любые проблемы распределенного образа жизни могут быть решены тем или иным способом, начиная от социальной дискредитации или физической ликвидации «недоговороспособных» и до института решения всех проблем в бане.
«В реальности» в России идут реформа государственного устройства и экономики, информационные войны, выборы, а «на самом деле» идет административная торговля между различными субъектами политических и экономических процессов. Правила этой торговли общеизвестны и составляют содержание негласного общественного договора.
«На самом деле» люди работают, обслуживая свое совокупное жилье, и платят тому, от кого действительно зависят. Мучительная торговля с деятелями административного рынка составляет в какой-то мере суть социальных отношений. Иногда эти отношения сугубо коммерческие, как в случае с инспекторами и другими сотрудниками ГИБДД, когда в каждом регионе свой всем известный прейскурант: за превышение скорости столько-то рублей, за езду без прав — столько-то. Гораздо чаще эта торговля не кодифицирована, и в каждом конкретном случае приходится оговаривать размер «налога» на деятельность и формы его оплаты.
Государству платят только за то, что каким-то образом вынужденно представлено «в реальности», — за дом, землю, автомашину, за то, что нельзя или трудно спрятать. А «налоги» за то, что есть «на самом деле», платятся рэкетирам — в форме и без нее.
Новый административный рынок оказался еще менее продуктивным, чем предыдущий. Борьба между олигархатами (российскими аналогами отраслей), органами власти субъектов федерации (аналогами обкомов-исполкомов СССР) и федеральной властью сформировала дифференциацию регионов по степени автономности от федерального центра (от воюющей Чечни, независимых Татарии и Башкирии до бывших советских автономий вроде республики Алтай, полностью зависимых от льгот и дотаций, предоставляемых федеральным центром). Кроме того, возникли разного типа олигархии: от «Газпрома» и РАО ЕЭС, пытающихся адаптировать внутреннюю и внешнюю политики государства под свои корпоративные задачи, до ТВ — каналов ОРТ и НТВ, контролирующих смысловое-информационное пространство и через него содержание федеральной политики «в реальности».
Реформы и жизнь: между «реальностью» и «на самом деле»
Одновременно пребывать «в реальности» государства, а жить «на самом деле» есть специфическая отечественная форма социальной стабильности. Я думаю, еще нескольким поколениям русских предстоит жить в такой ситуации. Слишком глубоко зашло это расслоение, став органическим и закрытым для рефлексии. Наша «реальность» не может существовать без «на самом деле», и любые попытки проводить реформы без понимания отношений между этими срезами жизни ждет та же судьба, что либеральные реформы начала 90-х годов.
Конфликт между «реальностью» и «на самом деле» проявляется в том, что частному бизнесу мешает государственный бизнес, гражданам государства мешают государственные институты, общественным деятелям мешает общество, политикам мешают политические партии и организации. И так далее — можно продолжать до бесконечности. Люди «на самом деле» делают свой бизнес и обустраивают собственные жизненные пространства, а «в реальности» борются со своими зеркальными отражениями и никак не могут их одолеть.
Бесконечные попытки государства слить «реальность» и «на самом деле» и создать условия для того, чтобы люди имели дело непосредственно с государством, а не с функционерами административного рынка, никогда не были успешными. Более того, они во многом способствовали развитию и диверсификации административного рынка. И дело не в чиновниках, а в структуре жизни, разделенной на то, что есть «в реальности» государственного устройства и что есть «на самом деле». За эту разделенность приходится платить — как государству, так и его гражданам. С другой стороны, благодаря этой разделенности страна еще существует, несмотря на катастрофическое состояние «реальной» экономики и фактическое отсутствие политической системы.
В «реальности» шли экономические реформы, укреплялась демократия, формировались независимые СМИ, была инфляция, финансовая стабилизация, унизительные поиски внешних источников финансирования того, что существует «на самом деле». А «на самом деле» люди вне зависимости от чинов и званий возводили совокупное жилье и распределяли свой образ жизни в пространстве и во времени для того, чтобы понадежнее от «реальности» спрятаться.
Попытки отделить «реальность» от «на самом деле» затрагивают интересы всех социальных групп и, в принципе, материальные основы распределенного образа жизни. Сужение сферы административной торговли приведет к тому, что с чиновниками станет невозможно «договориться», и надо будет «решать вопросы» «в реальности», что не в интересах ни чиновников, ни простых граждан.
С другой стороны, невозможно разделить «реальность» государственного устройства и жизнь «на самом деле» любыми действиями — и со стороны «реальности», и со стороны «на самом деле». Эти попытки напоминают стремление найти «другую» сторону поверхности Мебиуса. Наше «на самом деле» существует только в нашей «реальности», и наоборот.
Можно предположить, что осуществление программы реформ — в совокупности с отпуском цен на энергоносители и коммунальной реформой — сделает экономически невозможным ведение совокупного жилья и распределенного образа жизни, то есть «реальность» поглотит то, что есть «на самом деле». Политические последствия такого реформирования — если оно будет продолжено в конфронтационном (относительно «на самом деле») стиле — невозможно предусмотреть: будут не только затронуты материальные основы выживания подавляющей части населения страны, то, во что люди десятилетиями вкладывали «украденные» у государства ресурсы и собственный труд, но и способ осмысления реальности, то, что делает Россию Россией. Как только населению страны станет ясно, что стоит за нейтральными словами, такими как «социальный налог», тогда возникнет в принципе неконтролируемая неполитическая оппозиция федеральной власти с весьма высоким мобилизационным потенциалом.
Российский распределенный образ жизни функционирует так, чтобы ограничивать вмешательство государства в бытование его граждан. Он выполняет функции гражданского общества, таковым не являясь. Именно этот образ жизни, с моей точки зрения, является тем, что нейтрализует реформаторские усилия уже многие годы. В то же время только благодаря реформам этот образ жизни стал тем, чем является.
