Жизнь как искусство невозможного

Галина Бельская • 05 августа 2018
Теодор Шанин - блестящий исследователь, социолог и историк, человек редкого мужества и острого чувства справедливости.

    Иное всегда дано

    Был снежный март 1990 года. Во дворах — сугробы, на тротуарах — горы сбитого льда. И вдруг грянула жара. Именно в такой безумный день я искала место, где проходила конференция о закономерностях исторического развития. Устроители решили собраться почти на природе, вдали от города, в бывшей дворянской усадьбе, а ныне — пансионате, простаивающем из-за межвременья: ни лето, ни зима. Этот-то пансионат и надо было отыскать. Сложность состояла в том, что название остановки точно совпадало с названием пансионата, который, по естественной логике россиян, находился совершенно в другом месте. Эта остановка с нужным названием путала все карты и уводила черт знает куда.

    Проездив и проходив в сапогах и в шубе по дикой жаре со снегом и льдом, я добрела до конференции, когда солнце, достигнув апогея, клонилось к западу.

    В пансионате пахло рыбой и пыльной сыростью. И люди были серые, уставшие, а их доклады — монотонными и, в сущности, одинаковыми: все, что случилось с Россией (речь шла о ней) — революция, гражданская война, создание промышленности, мощного государства, — все закономерно, действительно, а значит, и необходимо. Иного не дано.

    Это я учила в школе, потом в университете, и чтобы услышать еще раз, нечего было сквозь лед и жару преодолевать пространство и время. Экая досада!

    В это самое время к самодельной трибуне энергично устремился человек — высокий, широкоплечий, бритоголовый, в широченных штанах, наподобие брюк, и цветной ковбойке. Он мгновенно пересек зал, всколыхнув застоявшийся воздух, легко вскочил на сцену и громко произнес: «Как это — иного не дано? Посмотрите на природу — какое разнообразие видов и вариантов! Посмотрите на ландшафты — горы, реки, озера! Посмотрите на деревья! В истории — точно так же. Страны, регионы — у всех своя история, свой путь развития. Иное дано всегда, оно окружает нас. И только фанатик думает, что иное не существует».

    Зал словно очнулся, кто-то стал говорить с места, кто-то заспешил к трибуне. Однако бритоголовый уже решительно рассекал воздух, направляясь к своему месту, не обращая внимания на суету, им созданную.

    Я поджидала его и совершенно счастливо (нашелся же человек, который думает по-другому!) и самонадеянно (будто его могут интересовать мои мысли) заявила: «Здорово! Я тоже так думаю». — «Да? Так что мы тут делаем, если выход есть?»

    Это был Теодор Шанин, блестящий исследователь, социолог и историк, человек редкого мужества и острого чувства справедливости. Возможно, именно эти качества, а еще — воля и целеустремленность определили масштаб и яркую своеобразность его личности.

    Тогда, в 1990 году, его раскованность, полное отсутствие «зверской серьезности» и скуки, что было принято в советской научной среде, а главное — способность иначе видеть мир, словно с какой-то другой оптикой, сильно эпатировали научное сообщество.

    Шанин явился сюда явно «с другим лицом». Для тех, кто не разделял его мыслей, он был сильнейшим раздражителем, человеком вредным, может быть, даже опасным. Для тех же, кому опостылели идеологические рамки и препоны, кто не столь сильно был одурманен совковой «травкой», он был глотком воздуха. Они жадно впитывали его слова. Он сразу оказался плотно окруженным и вовлеченным в разнообразнейшие проекты и сферы деятельности. Оказался долгожданным и востребованным людьми талантливыми, умными, образованными.

    А ему только это и было нужно. Почему? Поначалу я искала ответы не там, где лежала разгадка. Шанин сразу же пресек эти попытки.

    - Чтобы поступать честно и справедливо, не нужно никаких особых причин. В России началась перестройка, и я решил, что обязан кое-что сделать. Если бы был призыв во Вьетнам в свое время, я пошел бы воевать против Америки. Во времена Испании, будь мне тогда лет 18-20, я пошел бы в интернациональные бригады, а сейчас — я здесь.

    Оказывается, все очень просто. Англичане тоже, когда их спрашивают, почему у них такие потрясающие газоны, отвечают: ничего нет проще, надо триста лет подряд их подстригать специальной газонокосилкой…

    Когда в 10 — ты в тюрьме, в 17 — ты взрослый

    Шанин любит такую шутку: «Мой отец родился в России, мать — в Германии, я — в Польше. И все мы родились в одном и том же городе. Теперь это — столица Литвы».

    Понятно. Он родился в Вильно, это был польский город. (С 1920 по 1939 был оккупирован Польшей.) А потом туда ввалились советские войска и в течение года наращивали свою мощь, создавая социалистическую Литву со столицей Вильнюс. За это время отца отправили в лагерь Свердловской области, а мать с детьми, десятилетним мальчиком и четырехлетней девочкой, — в Сибирь. В последнюю минуту девочку пожалели, уж очень она была красивой, сказали: оставьте старикам, потому что она не выдержит, умрет.

    Мальчик на всю жизнь запомнил, как она вложила свою ручонку в руку деда, запомнил поворот головы, блеск подпрыгнувшего локона и синюю эмаль глаза. И все.

    Больше никогда здесь, на Земле, они не встретятся. Много лет спустя мать с сыном вернутся сюда, чтобы искать свою девочку, но найдут лишь тех, кто видел, как их гнали в последний путь, а вместе с ними в разное время еще 80 тысяч человек. Там они лежат, эти восемьдесят тысяч, вместе с красивой веселой девочкой и ее дедушкой в братской могиле, совсем недалеко от Вильнюса.

    - Теперь там высокий лес, — говорит спокойно Теодор, — и камень, а на нем надпись о невинно замученных и погибших восьмидесяти тысячах.

    Они с матерью попали в Алтайский край. И началась война. По настоянию англичан СССР признал польское эмигрантское правительство. А польское правительство поставило условие освободить всех польских граждан.

    - Нас освободили, мы вышли из спецпоселения, а еще через год встретили отца. Долго искали друг друга. И приняли решение ехать в Самарканд, где было тепло, потому что одежды не было, там и жили. Потом, когда в Вильно мы нашли лишь братскую могилу, а бумаги наши были в порядке, мы отправились в Лодзь, Варшава была полностью разрушена. В Лодзи я и учился, в Лодзи вступил в политическое сионистское движение. Оно организовывало нелегальную эмиграцию в Палестину тех, кто туда стремился.

    В 1948 году Организация Объединенных Наций приняла решение о создании двух государств на территории Палестины — израильского и арабского. Наша семья в это время жила во Франции, и я едва окончил среднюю школу; мне не было 17 лет, но… если в 10 лет — ты в тюрьме, в 17 — ты совершенно взрослый. Возраст — вещь относительная.

    Я был уверен, что начнется война, и сказал это в своей организации.

    А еще он сказал, что будет очень трудно, но каждый, кто может носить винтовку, должен поехать и воевать за Израиль, а остальные должны помогать оружием — его потребуется много. И вопреки мольбам родителей, вопреки возрасту, он пересек нелегально парочку границ, сел на нелегальное судно и нелегально появился в Палестине.

    Он прибыл туда за несколько недель до объявления Еврейского государства и ушел в командос добровольцем. Потери командос в то время были очень велики. Ему дважды пришлось лгать, отстаивая свое право воевать, прибавляя себе годы и доказывая, что дома осталась сестра: в командос не брали единственных детей у родителей.

    - Не думай, вралем оказался не я один. Когда мы уже были в Тель-Авиве и нас расформировали, наш командир сказал: «Давно хотел спросить, но знал, что вы не ответите. Сейчас можно. Единственные дети у родителей — шаг вперед!». И шагнула половина роты…

    Реабилитация инвалидов -здесь нужно мужество, как на войне

    Больше года шла война, и он все это время воевал. А потом по законам тогдашнего Израиля получил стипендию за время военных действий и… пошел учиться в Школу социальных работников.

    - Захотелось понять, что происходит в этой стране. В программе школы были вещи вполне конкретные — социология арабских нацменьшинств, проблема криминалистики молодежи. Учился быстро и начал работать как социальный работник сначала с криминальной молодежью, потом занимался реабилитацией инвалидов. Я изучал страну с «задней» стороны.

    Тогда в Лодзи и во время войны Израиль был мечтой, тем, что мы защищали, то, что хотели создать. Теперь я был поражен. Свою дипломную работу я делал в Иерусалиме в самых бедняцких районах, там было ужасно, но меня задевало, что они даже не знали причину войны, а я считал, что спасаю народ…

    И снова это чувство. Не должны сидеть дамочки в кофейнях в мехах (хотя лето) и золоте, если рядом дети умирают от гепатита в грязи и бедности. Он снова взбешен: не за это боролись, не этого хотели! Вступает в молодежную организацию «Молодая гвардия», где снова очень скоро оказывается лидером и… входит в острое противоречие с начальством колледжа. «Социальный работник не может не быть социалистом» — заявляет он с горячностью и уверенностью юности. Дальше — больше: они объединяются с коммунистами. К счастью, у него оказываются с ними сильные расхождения, и его выбрасывают из организации вместе со всей университетской оппозицией. Нет худа без добра. Он серьезно берется за учебу.

    - Но в 1956 году, во время Суэцкой войны, я вновь нашел себя на фронте, хотя был против войны и говорил, и агитировал, что война несправедлива. К счастью, она длилась всего шесть дней.

    А потом он руководит Центром по реабилитации инвалидов и, так как Англия в то время была самой передовой страной в этой области, отправляется туда смотреть, как они это делают, учиться, учить язык. Он работал без отпусков и бюллетеней, ему дали стипендию на девять месяцев. И он отправился в Туманный Альбион.

    Тропинка, которая превратилась в магистральный путь

    Люди не только не знают, как отзовется их слово, но даже не представляют себе, к чему может привести совершенно конкретная с ясной целью командировка.

    - Я отбыл в Англию, это был 1961 год, написал отчет о реабилитации инвалидов, изучил страну, язык, много ездил и очень ее полюбил.

    Там я встретил человека из Польши по фамилии Дойчер. Он написал первую умную книгу про Советский Союз — «Сталин» (потом три тома про Троцкого). Необыкновенный ученый, очень крупная фигура в научном мире, а меня поразило то, что его книга не была просто книгой врага СССР или его апологета, она сильно выделялась из всей литературы на эту тему. Мы проговорили целый день. О России. Он буквально «вытряхивал» из меня все, что я знаю, и понятно, почему: он никогда не жил в Советском Союзе. А на прощанье сказал: «Если так случится, что вы когда-нибудь захотите продолжить учебу, сделать докторскую, связанную с темой России, я вас поддержу». Я поблагодарил, думая про себя: вряд ли воспользуюсь его предложением.

    Так иной раз начинается магистральная дорога — с маленькой заросшей тропинки или просто с примятой травы. Хотя что-то тогда задевало. Как сильное преувеличение. И очень скоро, неожиданно скоро Шанину предстояло вернуться в Англию, поработав в Израиле всего два года.

    Дойчер по заслугам оценил своего собеседника. Острый ум, глубокие и вместе с тем разносторонние знания, мгновенная реакция. Перед ним был яркий, талантливый человек. Да еще к тому же знавший довольно много о России. Как упустить такого? Уже в 1963 году Шанин оказался в Бирмингемском университете (по рекомендации и настоятельной просьбе Дойчера), где начал работу над докторской. А докторская — известно про что.

    - Когда меня спросили, над какой темой я хочу работать, я сказал: над темой «Интеллигенция в революции в России», чтобы понять судьбу своей семьи, без этого не понять судьбу этой страны. Мне сказали: тогда ты не будешь объективен, считая объективность лучшей вещью в мире. Я посмеялся и спросил: так что вы хотите, чтобы я занялся корреляцией голубоглазых девушек и числом коров? У них загорелись глаза: десять лет не было работ на тему сельской России!

    Так он занялся русским крестьянством, утверждая совершенно серьезно, что его шутки часто имеют свойство обретать реальные очертания. Но о крестьянстве он хорошо помнил рассказы отца, бывшего в студенческие годы (1917) в организации эсеров Петербургского университета. В Иерусалиме, работая и заканчивая университет на вечернем отделении, писал дипломную работу: сравнение китайского и русского крестьянства во времена революций. Какая-то база была, и интерес тоже был. Докторскую он написал («Неудобный класс. Цикличная мобильность и политическое сознание русского крестьянства: 1910 — 1925 гг»). Она оказалась капитальным трудом, сразу напечатанным и вошедшим в научный оборот. А Шанин стал одним из основателей крестьяноведения на Западе.

    Шло время. Для него оно было наполнено непрестанным трудом и разнообразными открытиями. В Шеффилде он преподавал социологию третьего мира — развивающихся стран (с особенным вниманием, естественно, к крестьянству). В Хайфе — социологию крестьянских обществ, политическую социологию. Но самым большим открытием для него в то время (1960 — 1970) стала социология знания, тогда это была совершенно новая территория в науке, и он ее осваивал, это пограничье между социологией, философией и историей.

    - До сих пор считаю это, быть может, самым интересным из того, что я преподавал. Здесь, в московской школе, я преподавал социологию знания тоже.

    В Израиль он вернулся, но с каждым годом все более разочаровывался в нем.

    - Я пришел к мнению, что оккупация будет продолжаться, что наша борьба против нее не даст результатов и что характер страны изменится в сторону национализма. В Войне за независимость мы боролись за правое дело, мы хотели свободу для себя, но и для арабов тоже. В Манифесте о независимости говорится, что мы обещаем арабским соседям равные права с Израилем, а дали под зад тяжелым ботинком… Сионизм, когда нужно было бороться за свободу, был позитивным явлением, теперь стал ядом. Мои студенты очень просили меня остаться, но я уехал.

    Он уехал в Англию, где его знали и сразу предложили членство в колледже св. Антония, в Оксфорде, — большая честь для ученого. Проработав там год, он получил приглашение на профессорскую должность в Манчестерский университет. Там и остался. Почему? Это университет, который не стесняет свободу, справедливо считая, что твое достижение может добавить ему славу.

    Шанин проводил исследования в Иране, Мексике, Индии, Танзании, Венгрии, Польше, России. В 60-е занялся работой над книгой «Россия как развивающаяся страна».

    Тогда еще здесь происходили дикие вещи. Например, указывали, с кем надо и не надо встречаться. На что ему пришлось ответить: «Вы забываетесь. Я не ваш подданный, я подданный Ее Величества королевы Великобритании и сам выбираю себе друзей». Ему отказали в визе…

    Одним из первых в 70-е, кого он «выбрал в друзья», был профессор Виктор Петрович Данилов, крупнейший специалист в крестьяноведении. Им двоим было о чем поговорить, было что сказать друг другу. До сих пор они продолжают работать вместе. Капитальные сборники «Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки» (есть уже 4 тома) выходят под редакцией Т. Шанина и В. Данилова и в значительной степени закрывают «белое пятно» в изучении крестьянства.

    Но это еще не все. Шанин по натуре максималист. И если замахивается, то на невозможное.

    Известно, что в советское время многие темы были закрыты, в том числе и тема крестьянства. Для научного анализа у ученых не было информации — объемной, систематической и главное — достоверной. Но она совершенно необходима и, как понятно, не только для науки. И он предпринимает беспрецедентный эксперимент. Десять лет работают исследователи, посланные им в села и деревни различных российских областей с магнитофонами и отработанными методиками, они говорят с людьми — проникают в жизнь крестьянского мира. А крестьянский мир — это нечто многомерное, грандиозное. Он соткан из множества разнородных клеточек-элементов, образующих единое пространство, и чтобы отразить этот мир, понадобилось выделить базовые элементы, из которых он состоит, и медленно, шаг за шагом восходить от простого к сложному. А первой простейшей клеточкой был крестьянский двор, семья… Появилась серия книг, таких как «Великий незнакомец», «Голоса русских крестьян», «Неформальная экономика».

    Столь пристальное и кропотливое изучение уже дало свои результаты. Вот-вот появится еще одна книга, Шанин назвал ее «Рефлексивное крестьяноведение» (а в более широком смысле — рефлексивная социология).

    Верность самому себе

    Итак, произошла перестройка, и чиновники, которые не пускали, исчезли навсегда. Он приехал в Россию.

    Чертовски завидное качество! «Отодвинуть» все, что было, — размеренное, устоявшееся, привычное, интересное, приятное, важное (и еще тысяча всего) и, словно в омут, — в другую жизнь, какое там — на другую планету! Но для него его поступки, их последовательность связаны друг с другом, потому что он привязан не к обстоятельствам, а к самому себе, и верен не чему-то, что всегда переменчиво, а себе лично. И в этом смысле верность его безгранична. И окружающим спокойно, знаешь, что ждать от него. Всегда одного и того же — невозможного.

    - Я приехал сюда, нашел Заславскую, и мы проговорили, что можно сделать для продвижения молодой российской социологии, а за пловом придумали «летние школы». Можно за один раз забрать 25 человек и 6 недель работать, не переставая!

    - Отличная идея! А где взять деньги?

    - Я собрал 70 тысяч фунтов.

    - Как собрал? Ходил, просил?

    - Ну да, я же не для себя. Дал Британский совет, Британская академия. Я просил, и давали. В результате получилась довольно приличная сумма. Но все-таки не все, что надо. Сказал Заславской, она очень обрадовалась и сказала, что остальное, примерно тысяч 30, попросит у Сороса. Я спросил, кто такой Сорос, она сказала, что есть такой богатый венгр, который помогает России. Она была членом Исполнительного комитета его фонда. Через неделю все было решено. Сорос дал нам нужные деньги. И мы начали летние школы. Их было три.

    Стоит сказать, что это — первое масштабное и на редкость удачное мероприятие Шанина и Заславской. Сейчас многие их ученики — ведущие специалисты в области социологии в России.

    А Сорос заинтересовался Шаниным. И не случайно. Он «загонял» в Россию миллионы долларов, а результата не видел, здесь же — результат налицо. Они встретились, понравились друг другу — было в них что-то общее! И на каком-то этапе по просьбе Сороса Шанин присоединился к Исполнительному комитету его фонда.

    В Англию, особенно первое время, он буквально срывался, сбегая точно с поля боя. От тупости чиновников самого высокого ранга, от нежелания что-то решать, от глубочайшего невежества, от общей расхлябанности и расслабленности, что для него совершенно непереносимо. Злясь, нервничая, ругаясь, он бросал: «Надоела хованщина!». И улетал. Слава Богу, было куда — к семье, к нормальной жизни, к науке. К газонам.

    Ясное дело, кто ж это выдержит? Мы, привычные, и то иной раз мысль улететь нет-нет да и заглянет. Но … вот беда, если улетит насовсем! Проходила неделя-другая, и в телефоне снова раздавался его энергичный голос:

    - Откуда?

    - С Харитоньевского…

    Это фонд Сороса. Значит, вернулся — вздох облегчения.

    Упомянув Сороса, как не удивиться уже в какой раз редкой живучести российской привычки кусать руку дающего! Как только не поносят у нас Сороса! И мозги русские крадет, и, естественно, за счет России живет. Откуда в нас это? Что за пагубная страсть превращать все хорошее -и дела, и намерения — в зловонную кучу?

    Скажем для справки (хотя все равно тайный смысл найдут), что только на российское образование Сорос передал в руки наших ученых десятки миллионов долларов. За те работы, которые они не смогли бы сделать ввиду распада российской науки, за те работы, которые они благодаря этим деньгам сделали, почти буквально физически выжили, а работы, естественно, остались в России.

    Шанин был одним из тех, кто искал еще оставшуюся научную мысль в разных, самых дальних регионах, искал тех, кто подался в сторожа, дворники, продавцы, кто кое-как сводил концы с концами, биологов, физиков, историков — всех ученых мужей, кто, быть может, уже потерял надежду.

    Кстати, скажем, эти миллионы долларов были переданы Соросом на программу (первую в России) поддержки российского образования, программу, которая была написана на колене Шаниным во время переговоров с перестроечными министерскими чиновниками. Он написал и договор о трансформации гуманитарного образования и дал им всем подписать. И они подписали. После этого и началась работа, растянувшаяся на годы, так вовремя возникшая и многих спасшая.

    Главный миф нашей истории

    Первые наши разговоры были о главном мифе нынешней истории. Его речи поначалу казались странными. Я не была готова услышать их и согласиться.

    - Я думаю, — говорил Шанин, — что каждый период мировой истории имеет свой главный миф. Миф, в котором мы живем, идет из XIX века.

    Это — идея линейного прогресса.

    Люди XIX века, его создатели, словно ощущали само движение к вершинам прогресса и в нем видели смысл, красоту и цель. А также богатство и справедливость. В их представлениях все общества проходят один и тот же путь от многих разновидностей общественного устройства к единому — одинаковому и рациональному. Это — первая часть мифа. И вторая. Демиургом развития объявлялась «материальная база». Именно она диктует решения. Остальное — надстройка. И так думали не только социалисты и марксисты, но и вся научная общественность. Не утописты создали миф, а ученые, вот в чем коварство этого парадокса!

    Потому что формирует наше отношение к материальному миру мышление. Оно первично. Оно изменяет наши требования, и лишь тогда начинает меняться материальный мир.

    А если осмысления этого нет? — думаю я. Ведь примеров хоть отбавляй. Заведенный порядок меняется силой или пряником. Беда в том, что такими методами осмысления не достичь!

    - Согласно этому мифу, возникла и своя этика, своя мораль, совсем особая, при которой развитие — хорошо, а не развитие — плохо. А если так, можно без всяких угрызений совести, наоборот, с чувством выполненного долга наступить ботинком на лицо части мира. Во имя прогресса. Во имя счастливого будущего.

    Тут уже слышится что-то знакомое. Чего только не совершалось во имя него! Кажется, нет такого преступления…

    - То, что в Советском Союзе называлось марксизмом, — доносится до меня, — было на самом деле перевернутой формулой прогрессизма. Поэтому сегодня западное прогрессистское мышление усвоено вами так быстро и органично. Но если люди думают, что на Западе все в порядке, потому что магазины полны товарами, они сильно заблуждаются. У нас все капитально не в порядке.

    Поразительно! Так говорил Шанин за десять с лишним лет до 11 сентября 2001 года, когда все и прежде всего вся Америка сильно заблуждались. В чем дело? В чем капитальный непорядок?

    Может быть, в идее линейного прогресса, овладевшей «прогрессивным» человечеством? Но какой другой можно заменить эту идею? Такую привлекательную и, кажется, естественную? Ведь идея нравственная, четко сформулированная в Нагорной проповеди, по-настоящему не воспринята даже христианами. И словно услышав мои мысли, он отвечает:

    - Если идея прогресса так гипнотизирует людей, надо думать о других возможностях.

    Мир не идет от неограниченного количества разнообразия к единому монолиту. Он идет от одного разнообразия к другому. Многосложность мира не уменьшается, не исчезает. Хорошо бы это понять политикам и учитывать в поисках других возможностей. На основе нового опыта становится лучше понятна вся глубина мысли, высказанной А. Эйнштейном в начале 50-х годов: «Сущность кризиса нашего времени я связываю с отношением отдельного человека к обществу в целом. Человек лучше, чем когда-либо, понимает свою зависимость от общества. Однако он воспринимает эту зависимость не позитивно, не как органическую связь, с точки зрения своей защищенности, но, скорее, как угрозу своим естественным правам или даже экономическому существованию. Вот та позиция, с которой должно начаться возрождение».

    Я вернулась к старым разговорам только потому, что сегодня они мне кажутся более злободневными, чем десять лет назад.

    Я выхожу из Московской высшей школы социальных и экономических наук. Она работает уже шесть с лишним лет. Я хорошо помню, как она задумывалась Шаниным, как он снова и снова искал спонсоров, создавая уникальную библиотеку, находил соратников, подбирал сотрудников и работал, работал, не покладая рук. Теперь она существует, а он — ее бессменный ректор.

    В ее создании приняли участие все те, кто знал его, кто работал с ним, то есть ведущие университеты Великобритании, Манчестерский университет, Политехнический университет (Англия, Кембридж), Оксфордский университет, Университетский колледж Лондонского университета, Центрально-Европейский университет (Будапешт). Все те прекрасные места, где он был своим, и если, загоревшись идеей, приезжал туда и рассказывал друзьям, они поддерживали его, верили: добьется, сделает. А «сделать» нужно было ни много ни мало образовательную модель, основанную на органичном сочетании международных стандартов высшей школы и лучших традиций академического российского образования. Нужно было создать школу, которая готовила бы ученых гуманитариев новой формации, а в будущем явилась бы базой нового преподавательского корпуса страны.

    На конкурсной основе в 1994-1995 годах были отобраны будущие преподаватели, до начала работы все прошли длительные стажировки в крупнейших британских университетах (16 преподавателей — от 3 до 12 месяцев), переподготовку прошли все старшие администраторы школы и работники библиотеки.

    Тут без нескольких слов о библиотеке не обойтись. Ибо созданная по лучшим образцам мировых университетских библиотек, она — особая любовь и гордость Шанина. Он начал не с создания классов, а с создания библиотеки и главным советником пригласил человека, известного в мире по библиотечному делу. Он уже «поставил» библиотеки в других странах. И воодушевился, и взялся за работу, причем почти бесплатно. Сегодня эта библиотека — одна из лучших в Москве и в России. Именно с ее открытия осенью 1995 года начинается история Московской школы, которая возникла стараниями Шанина… Уже седьмой год школа дает два диплома: российский государственный и диплом магистра Манчестерского университета, Университета Роберта Гордона (Абердин) или Кингстонского университета (Великобритания) в зависимости от факультета.

    Сбываются, как выясняется, не только его шутки, но и фантазии, мечты. Такой это человек, Теодор Шанин. Студенты говорят о нем — упорный…

    Я улыбаюсь. Моя сумка совершенна неподъемна, набита его книгами, статьями. И написать о них и его идеях еще предстоит. И написать о нем как о явлении созидающем, исправляющем, что кажется неисправимым, и привносящем то, что кажется недоступным, — тоже еще предстоит.