О Петре I мы знаем, пожалуй, больше, нежели о других российских государях. Не просто знаем, а и по сей день спорим о роли и месте этой несомненно выдающейся личности в истории страны. Одни видят в нем тирана бессердечного, самолично наблюдающего за пытками и жертвующего сумасбродства ради тысячами и тысячами безвинных жизней. Другие — сильного, решительного политика, не щадящего ни себя, ни своих подданных во имя блага России. Спорам этим не видно конца, но никто не подвергает сомнению ставшую афоризмом фразу А. С. Пушкина «Россию поднял на дыбы». А для этого нужны воля недюжинная и характер особой силы.
И воля, и характер формируются в детстве, когда окружающая среда и обстоятельства углубляют и развивают одни наклонности ребенка, подавляют другие, когда закладывается основа будущей личности.
Год тысяча шестьсот семьдесят второй от Рождества Христова неуклонно приближался к лету, к солнечной своей вершинке, маковке — к июню, когда на ущербе мая месяца, тридцатого числа, в покоях царского дворца раздался крик младенца.
У царя Всея Руси тишайшего Алексея Михайловича и его второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной родился первенец, родился сын. Чернявый, круглолицый, на правой щеке — родинка.
Хотя у Алексея Михайловича и были сыновья от первого брака — Федор да Иоанн, радость его была так велика, что он велел будить кремлевских звонарей. Ведь как в народе говорят? Один сын — нет сына, два сына — полсына, а три сына — сын!
Радовался Алексей Михайлович, безмерно радовался! Ведь что греха таить: мужчины в их роду рождались хилыми. Взять Федора или того же Иоанна — хлипкие ребятки, волей слабые. А у Нарышкиных все дети, как огонь: живые, бойкие, на слово острые и плоть хоть куда — столь здоровы.
Рождение наследника престола вызвало ряд преждевременных торжеств и праздников.
Едва отцвела, откипела сирень под стенами Великой Лавры, двадцать девятого июня, в Трапезне церкви митрополита Алексея новорожденного крестили. Нарекли Петром. Восприемниками от купели, крестными отцом и матерью стали царевич Федор Алексеевич и тетка Государя Ирина Михайловна.
По старинному обычаю, как повелось в великокняжеских домах, с новорожденного «сняли меру», и в ее величину была написана икона. Век) жизнь она была с Петром, а после смерти икону поместили над его гробницей. Икона вышла красочная, яркая, большая, поскольку Петр, как свидетельствуют летописцы, был «возрастен, и красен, и крепок телом» с детства.
Если верить придворной легенде, будущий преобразователь Руси уже трех лет от роду обращался к отцу, как военный — по рапорту.
Считалось, что трехлетний Петр имеет чин полковника. Но вряд ли это так. В действительности Петр даже в возрасте двух с половиной лет все еще не был отнят от материнской груди, вернее от груди кормилицы — боярыни Неонилы Иерофеевны Львовой. К тому же он находился в постоянном окружении большого хоровода нянек. Командовала ими боярыня Леонтьева Матрена Романовна, старшая мамка, а верховою боярыней царица-мать назначила вдовую княгиню Голицыну. Колыбель Петра обтянули «золотым» турецким бархатом с затейливым серебряным узорочьем. Ремни для люльки обмотали бархатом венецианским. Знатная, сподручная на всякий случай колыбель! Подкладка светится, сияет — рудожелтая; перинка, тюфячок — лебяжий пух. Знай успевай менять подгузки и пеленки. Нашили и кафтанов. Самых разных — золотых, парчовых. Что ни пуговица — яркий изумруд. И шапку к выходу пошили: в скатном жемчуге и соболь по околышу. Как у отца. Изрядный соболек: дунь — улетит.
Когда царевич пошел сам, держась ручонками за воздух да за мамок, принялись менять сапожки: то несут обутку красной кожи, то сафьяновую. И кафтаны шьют один другого краше, чередуют: атласный с шелковым да шелковый с парчовым. Хоть махонький, а царь. А коли царь, то и хоромы надобны особые, отдельные.
Построили хоромы.
Деревянные, просторные, сосновой смолкой пахнут. Хорошо!
А чтоб не стукнулся мальчонка головой, коль разбежится — не удержится, чтоб шишку не набил да чтоб сквозняк не застудил, решили стены обтянуть сукном, коврами, кошами с серебряным тиснением. Вот только цвет сукна больно красивый — алый. Словно кровью брызнули на снег. Таким же — красным — обтянули и лавки, лишь кайму оставили из белого сукна.
Глаза слепит.
Сделали в хоромах и окошки. Слюдяные, правда, мутноватые, зато их расписал рисунком Салтыков Иван. Посередке оконца — орел, а по бокам у орла — травы. Вроде бы и прост рисунок, да задуман хитро:
из комнаты на улицу посмотришь — все видать, а с улицы, как ни гляди,— темно. Это чтоб никто царевича не сглазил, порчи не навел. Царевен — тех всю жизнь от посторонних глаз скрывали, а мальчиков — до отроческих лет.
Ко дню рождения Петра, когда он стал ходить, в детскую горенку ввели коня. Не настоящего, «потешного». Зато при настоящей конской сбруе, с гривой и хвостом. Даже кожа у коня была лошажьей — с шерстью. Уздечка и седло со стременами вызолочены и посеребрены.
Через год устроили качели. Очень нравилось царевичу взлетать под потолок. Весь побелеет, вцепится ручонками в веревки, а не слазит.
Игрушки для него расписывал все тот же Салтыков. Даже сделал гнезда голубей, чижей и канареек. Каждое крылышко, перышко выписывал у птиц. Особенно любил щеглов. Как распишет, нарисует, так и кажется: вспорхнут. Ловил их Петр руками, да они не улетали. Деревянные.
Заметив, что царевич стучит ложкой по столу да норовит, чтоб звук вышел приятный, доставили ему немецкие цимбалы. Он сломал их ровно через месяц. Тогда заезжий органист Гутовский сделал сам пару цимбальцев, научил царевича стучать по ним. Одни цимбальцы формою напоминали книгу: переплет сафьяновый, в серебряных застежках.
Подарили Петру и карету. В нее впрягались четверней заморские лошадки, и Петр в этой карете ездил летом по Москве. Зимой он любил санки, ледяные горы. Катался так самозабвенно, что у нянек сердце заходилось: расщибется удалец — и им не жить.
Когда Петр начал подрастать, он стал «вооружаться». В придворных мастерских не успевали делать луки и пистоли. Пришлось ходить по рынкам, покупать знамена, ружья, барабаны — все, что гремело, потрясало и стреляло. Петр вооружал себя и своих сверстников, Нарышкиных, Матвеевых, Головкиных. Но больше всего нравились Петру «озорники» — дворовые мальчишки.
Царь Алексей Михайлович, любивший читать книги, размышлять о старине и предаваться думам об устройстве государства, решил придать играм Петра правильный характер. Для этого он приказал составить полк «ребяток», пошить им всем зеленые мундиры и дал название, «Потешный Петров полк».
Для обучения полка иноземному строю к полку был прикреплен шотландец Менезиус — настоящий военный советник. Впрочем, заниматься маршировке; с детворой ему вскоре наскучило, и он устроил при дворце царя театр — «комедийной хоромы».
Если бы Алексей Михайлович прожил подольше смело можно сказать, что Петр получил бы такое же прекрасное образование, как и его старший брат Федор. Но отец Петра умер, когда тому не исполнилось и четырех лет. По-видимому, это единственная при-чина того, что царевич остался без правильного воспитания. Об этом говорил и Забелин, известный знаток царского быта, указывая, что начало обучения Петра положил его отец. Такое заключение историк делает на том основании, что первого декабря 1675 года в царской семье кого-то стали учить грамоте. Об этом сказано в одной из книг Тайного приказа. Обычно цари не начинали учить своих детей грамоте ранее пяти лет, а царевичу исполнилось тогда три с половиной года. Видимо, учитывая прекрасное французское развитие младшего сына, Алексей Михайлович отступил от правил, решил приохотить малолетнего царевича к учению. Но... царь умер, а у нянек лишь одна забота: как бы Петр не захворал да не убился.
Так до пяти лет царевич только тем и занимался, что шалил, капризничал, озоровал.
Старший брат Петра царь Федор Алексеевич, сын Милославской, первой жены Алексея Михайловича, не раз говорил куме-мачехе, царице Наталье:
— Пора, Государыня, учить крестника.
Наталья Кирилловна, женщина видная, дородная,
веса большого, но «ума малого», считала, что найти учителя ей будет трудно. Она желала, чтоб наставник ее первенца был человек и кроткий и смиренный, а более всего покладистый, божественное писание ведающий.
Кум обещал сыскать — смиренного и верующего.
Выбор пал на боярина Соковнина Федора Прокофьевича, благочестивого, верного старинному русскому укладу жизни, имевшего большую нравственную власть над староверами. Дом его частенько укрывал раскольников, искавших правды в Белокаменной. Они хулили и заочно и в глаза царя Алексея Михайловича, допустившего раскол Великой Русской Церкви.
Две родные сестры Соковнина, боярыня Феодосия Морозова и княгиня Авдотья Урусова, еще при жизни царя Алексея — «антихриста» оправдали мученичеством свое благочестие. Царь сурово наказал их, заточив в Боровской тюрьме, в земляных нишах. Была старая вера и кончилась! А теперь будет новая, царская. А нет — всех к протопопу Аввакуму и в огонь!
Страшен в гневе был покойный царь.
Призванный к Федору Алексеевичу, занявшему русский престол после отца, боярин Соковнин сказался старым, попросил найти кого помладше.
— Хоть того же Зотова Никиту, и в грамоте искусный, и смиренный, и всяких добродетелей исполнен ный.
Царь удивился:
— Где ж он обитает, коля я его не знаю?
Соковнин разгладил бороду.
— В приказе Большого прихода. Подьячий. А что неведом, так то и на славу...
Экзаменовал Зотова Симеон Полоцкий, ученый человек. Подивился знаниям подъячего, одобрил кроткий нрав.
На следующий день наследника обрызгали святой водой, перекрестили и благословили на учение. Царь подтолкнул Петра к подьячему:
— Ступай.
Не зная, что делать, как быть, беспамятный от робости учитель бухнулся царевичу в ноги, а потом повел с собой.
Начали с азбуки.
Когда Петру стали даваться слоги и слова, перешли к чтению. Осилив азбуку, стали изучать книги потолще, повесомее. Часослов, Псалтирь, Деяния Апостолов и книгу книг для православного — Евангелие.
Петру очень понравилось рассказывать по памяти, и он старался выучить все наизусть. Впоследствии он хорошо читал на клиросе, мог подменить в церкви дьячка — неплохо пел. Пением с ним занимался Афанасий Нестеров, придворный музыкант.
Обучение письму шло позже чтения, и это было плохо. Петр уже читал, а буквы выводить ему казалось лишним. Ведь он будет царем, а за царем запишут. Грамматику и орфографию он презирал. Писал на слух, порою опуская слоги, не говоря уже о гласных и согласных. Ленился разделять слова, а может, не умел. Зато чрезмерно увлекался твердым знаком. Уж где-где, а между двумя согласными он его непременно вставлял: «Всегъда», «стърелять», «възяф» и т. п.
Уповая на старый, известный всем учителям начальной грамоты прием — наглядность, Зотов никогда не понуждал Петра корпеть над книгами. Заметив, что его воспитанник любит книги не простые, а с «кунштами», с иллюстрациями, он стал приносить на уроки «немецкие листы», на которых красочно изображались исторические сцены. Узнав о том, что сын любит читать книги о прошлом, Наталья Кирилловна велела выдавать ему все исторические свитки, даже рукописи. К этим документам, по ее приказу, живописцы Оружейной палаты сделали великолепные рисунки.
Постепенно у Петра составилась целая коллекция «потешных тетрадок», в которых золотом и красками были изображены столицы государств, портреты королей, султанов, шахов. Особое место в собрании его книг занимали альбомы с видами различных кораблей, оружия, заморских армий, а также картины сражений, наряду с иллюстрированными повестями и сказками, именовавшимися, как «истории лицевые с прописьми». Что-то вроде современных комиксов.
Когда царевич утомлялся на уроках, Зотов показывал ему картины и объяснял их содержание. Касался он и русской старины, но вскользь. История — штука опасная! Он лишь исподволь затронул славные дела покойного Алексея Михайловича, упомянул Ивана Грозного, как тот успешно воевал татар, громил орду. Про Дмитрия Донского, правда, рассказал особо, да и про Александра Невского поведал все, что знал. Не обошел вниманием и Великого Князя Владимира, крестителя Руси.
Вроде бы и вскользь касался старины, но всякий раз затрагивал что-то живое, будил воображение ученика. Не зря потом, став императором, Петр усиленно вводил в программы школ предмет русской истории. Сам хлопотал о составлении учебника, понятного для всех. Словом, добросовестный наставник и первоучитель заронил зерно.
Когда Петру исполнилось десять лет, его начальное образование прервалось: умер царь Федор, и Москва заволновалась — кто вступит на престол?
Глухая борьба Милославских и Нарышкиных перешла в открытое противоборство. Произошло это сразу же в тот день, как умер царь Федор,— 27 апреля 1682 года. Собравшаяся перед Красным крыльцом Кремлевского дворца толпа выкрикнула царем Петра, обойдя его старшего брата Иоанна, а через две недели, 15 мая, на том же крыльце Петр стоял перед горластым сбродом, швырнувшим бояр Матвеева и Долгорукого на копья безумных стрельцов.
Десятилетний Петр видел жуткий и бесчеловечный бунт.
Дядя Иван Нарышкин на его глазах зарублен топорами.
Матери Петра и ему самому уже грозила смерть. Он так был перепуган, что у него на всю жизнь остались судорожные подергивания лица и головы.
Да, мирным сном спал царский терем в Кремле 15 мая 1682 года, лишь одна царевна Софья да Милославские ждали чего-то... стояли у раскрытых окон своих опочивален.
Неожиданно для спящих и очень радостно для бодрствующих где-то далеко, в Замоскворечье, прогудел тревожный колокол, нарушил тишину. За ним другой — инакий, басовитый, за ним третий — звонкий, заполошный, и зловещий набат покатил над рассветной столицей.
Выпалила пушка. Затрещали, загремели барабаны, и сапоги забухали по мостовым. Народ бежал, толкался, пер...
Толпа росла.
Кого только не принесло в Москву. Раскольники, бродяги, лихоимцы... У всех надёжа: авось к старой вере повернут.
— Нарышкиных!
— Изменщиков, убийц царевича Ивана!
Толпа орала, бесновалась, жаждала крови.
Бледная, трепещущая от страха Наталья Кирилловна вывела на Красное крыльцо обоих мальчиков Петра и Иоанна.
— Вот они.
Толпа отпрянула:
— Живой!
— Иван живой!
— Глядитя...
Царевич Иоанн, прижавшись к мачехе, дрожал и лепетал:
— Я... я...
И трясся в страхе.
Кто-то крикнул:
— По домам! Иван живой... Ошибка вышла.— Но толпа уже ломилась на крыльцо: — Еще убьют...
Не помня себя от ужаса, Наталья Кирилловна бросилась в терем, а за ней стрельцы... Секиры, алебарды... кровь.
Грабежи и убийства три дня держали Москву в страхе.
От Натальи Кирилловны потребовали выдать всю ее родню, выдать Нарышкиных.
Чтобы спасти себя, Петра и Иоанна, беззащитная царица подчинилась.
Нарышкины были убиты.
А бунт не затихал. Тогда боярская дума решила: возвести на царство обоих царевичей, а правительницей сделать их сестру, великовозрастную Софью. Дескать, народ желает. Стрельцы.
25 июня 1682 года в Успенском соборе торжественно венчались на царство шестнадцатилетний Иоанн и десятилетний Петр.
Старший сидел неподвижно, в низко надвинутой шапке, с бледным лицом, а младший то и дело порывался встать, что-то сказать, глаза его горели. Живой, красивый, несмышленый. Его никто не слушал.
И чем старше становился Петр, тем подозрительней смотрели на него стрельцы. При отце любимый и ласкаемый, он вместе с матерью попал в опалу. Их удалили от престола.
Борьба придворных партий и события кровавых майских дней вынудили Наталью Кирилловну уединиться в селе Преображенском.
Узнав о семейной вражде, о гонении на мать и близких ей людей, Петр научился ненавидеть Милославских, видя в них врагов и притеснителей. Изгнанный сестрой-правительницей из Кремля, предоставленный самому себе, он вскоре превратился в дерзкого подростка. Стал грубым, своевольным. Вместе с образом Спасителя Петр вывез из Кремля столовые чась: и винтовой немецкий карабинец.
Детство кончилось.
А красный цвет, цвет крови, всю жизнь потом будет сопутствовать ему.
Олег ИГНАТЬЕВ
