В то январское морозное утро 1920 года на станции Черемново, что под Иркутском, стояла тишина. Безмолвенно застыли в тупиках промерзшие, утонувшие в сугробах вагоны и паровозы. Чернели сломанная водокачка, выбитые окна депо, телефонные столбы... И над этим печальным ликом гражданской войны, над редким вороньим криком сияла в небе утренняя звезда... И еще в тишине, в ранней мерзлой сини был отчетливо слышен ритмичный скрип снега под сапогами конвоиров. Вот конвой вывел идущего впереди арестованного на край станции. Вдали за его спиной распахнулись предрассветные заснеженные поля. Проступила полоска леса на горизонте. Вот темная группа людей остановилась. Раздались глухие слова команды. Но прежде чем были вскинуты ружья, прежде чем прогремел выстрел, родилась и нежданно поплыла в морозном воздухе негромкая песня: «Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная...»
Так в последние минуты жизни, с последним дыханием у губ пел Александр Васильевич Колчак. Был он князь, боевой генерал царской армии. А еще — отец и любящий муж, а еще — известный ученый, гидрограф, лучший в тогдашней Европе специалист по вечной мерзлоте. Еще в 1914 году, уходя на первую мировую, он сказал мечтательно любимой: «Когда все опять наладится, обязательно продолжу научную работу». Он не знал тогда, что грядет еще более страшное — революция и гражданская. А ему предстоит навечно упасть в снег на безвестной сибирской станции со словами: «Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда...» А вокруг будет безмолвная, промерзшая земля, так и не дождавшаяся своего исследователя.
И вот теперь, когда я слышу или сама пою эту песню, которую чаще называют романсом, почему-то всегда с болью вспоминаю об этом трагическом и уже потому наивысшем ее «исполнении». Словно автор стихов, полузабытый ныне поэт прошлого века Василий Павлович Чуевский, написал в 1868 году эти горькие, но и очень светлые строки во имя памяти и бессмертия: «Звезда надежды благодатная, звезда моих прошедших дней, ты будешь вечно незакатная в душе тоскующей моей...»
О поэте известно очень мало. Жил Василий Павлович в основном в Москве и Питере. Был вхож в литературные и музыкальные кружки и салоны. Порой писал стихи. Их немного, около 20. Но все они стали песнями. «Ах ты, Волга, Волга-матушка», «Чернобровая моя», «Тройка». С Чуевским дружили многие музыканты. Но особенно тепло поэту было в хлебосольном доме музыкантов Булаховых.
Собственно Булаховых в истории музыки известно несколько. И все это одна семья. Отец, два сына и невестка. Глава семьи Петр Александрович Булахов много десятилетий пел в модных тогда французских операх, был даже любимцем публики. И оба сына, Петр и Павел, стали блестящими вокалистами. Младший, Павел, был солистом Санкт-Петербургской Императорской оперы, в 1850-м дебютировал в опере Глинки «Жизнь за царя», затем пел финна в «Руслане и Людмиле". Старший, Петр, больше увлекался камерной музыкой. Сочинял романсы и сам прекрасно исполнял их. И на сцене, и в кругу друзей: «Нет, не тебя так пылко я люблю...» (сл. М. Лермонтова). Или: «Я здесь один и жду свиданья», «Люблю я блеск твоих очей». Последние — уже на слова Василия Чуевского.
Однако вершиной их творчества, подлинным озарением у поэта и композитора стал романс, называемый тогда песней «Гори, сияй, моя звезда». До нас он дошел с некоторыми изменениями слов. В переработке одного из исполнителей тех лет певца В. Сабинина. Например, последняя строка первоначально звучала: «Гори, сияй, моя звезда». С тех пор ктс только не пел его. На нашей памяти: бас Дормидонт Михайлов и тенор Иван Козловский, Владимир Штоколов и Анна Герман. Пели с оркестром и без, под гитару и гармошку, фортепиано и балалайку. Да и поныне этот романс — самый живой и любимый в репертуарах российских вокалистов. И поныне незакатно сияет над нами его «звезда надежды благодатная, звезда любви волшебных дней».
