Все материнские дневники, наверное, немного похожи и в то же время уникальны. Как уникален каждый маленький человек и опыт взаимоотношения родителей с ним. Уникальность опыта Валентины Леонидовны Асмоловой — очень тактичное развитие фантазии и художественной одаренности сына.
Мы идем в гости
Вот все дела переделаны. Котька вымыт, причесан на косой пробор и наряжен в новые, купленные по случаю клеши с нагрудником нежно-голубого цвета и в такого же цвета трикотажную рубашку с длинным рукавом. Таким ослепительным он бывает очень редко.
Взявшись за руки, мы вышагиваем по улице, предвкушая праздник. Там, куда мы идем, тоже есть малыш, и мы решаем, что надо обязательно купить что-нибудь вкусненькое.
В магазине толпа. Мне так не хочется тащить его туда, и день такой чудесный. Я ставлю его возле витрины.
— Сына, стой тут и смотри в окошко, а я быстренько.
На углу, возле магазина в урне полыхает подожженная кем-то бумага.
Когда я через несколько минут вышла из магазина, Котьки возле витрины не было. Я увидела его не сразу, а увидев, обмерла. Деятельная натура моего ребенка не выдержала столь долгого ожидания. Сын сосредоточенно бегал от урны к ближайшей луже и обратно. Он зачерпывал в ладошки грязную воду, нес ее к урне, куда старательно выливал, и бежал обратно. В урне уже ничего не горело, только шипело и дымило.
Он заметил меня.
— Мама, смотри, я пожар потушил!
Он был очень возбужденный и очень
гордый. Я схватила его за руку и потащила домой. Вся одежда его и лицо были закапаны жидкой грязью. Он едва поспевал за мной, подскакивал, заглядывал мне в лицо и все повторял:
— Мама, правда, я герой? Я спас дом. Я как пожарный. Ты видела, какой был огонь? А я не побоялся. И магазин не загорелся. Это я пожар погасил!
Он был такой гордый, такой счастливый, что ругать его у меня не хватило сил. Я только хотела скорее добраться до ванны и машинально повторяла:
— Да, да, конечно-
Дома я долго отмывала его мордашку и руки, а потом еще дольше скребла, чистила и мыла обувь.
В гости мы не пошли — опоздали. Но он даже не обратил на это внимания. Он просто забыл о том, что мы куда-то шли. Весь остаток дня он был героем-пожарником, спасшим дом... «Что ты видишь под водой, Константино?»
Купанье — это его праздник.
— Костя, ванна готова!
Одежда летит на пол, брызги — в стороны, сын плюхается в ванну и начинает «отмокать». Он «плавает». Вот он рыба, а вот бог моря Посейдон, восставший из пены, а сейчас — прекрасный принц, потерпевший кораблекрушение и, конечно, спасенный самым чудесным образом. «Отмокание» заканчивается, в воду «прыгает» мочалка и берется за работу. Сын хохочет — ему щекотно и приятно.
Когда надо мыть голову, все меняется. Празднику конец. Ребенок нервничает, начинает метаться по ванне, не хочет даже намочить голову. Весь дрожит, когда я мылю ее,— а вдруг мыло попадет в глаза! Уговоры не помогают. Стыдить бесполезно. Это только подливает масла в огонь. Что же делать? Может, поиграем?
— Давай сегодня «отмокать» по-другому.
— Давай. А как?
Я выдерживаю многозначительную паузу. Сын весь — ожидание и предвкушение.
— Дело было в Италии...
~~ А где?
— Дело было в Генуе. Стоял жаркий солнечный летний день. По набережной прогуливался господин... сеньор Фелиппе Медузо, директор городской школы. Все попрятались от жары по домам, и вокруг было пустынно. Сеньор Медузо специально прогуливался на самом солнцепеке. Он очень любил поесть повкуснее, и поэтому у него был большой, тяжелый и жирный живот, который он надеялся хоть немного растопить на солнце. -
Вдруг сеньор директор заметил незнакомого молодого человека, быстро идущего по направлению к пляжу. Молодой человек спустился на пляж и начал раздеваться, Сеньор директор остановился неподалеку...
Я замолкла. Сын изнемог от столь долгой пассивности. Он дозрел, он понял, что роль этого молодого человека — его роль.
— Я знаю, кто он был...
Я перехватываю инициативу:
— Правильно. Это был знаменитый ныряльщик Константинов. В руке у него был чемоданчик... Он раскрыл чемоданчик, достал из него резиновый костюм, баллоны с воздухом, ласты. Быстро переоделся и нырнул... Прошло две минуты. Три. Пять. Незнакомец появился на поверхности, держа в руках...
— Две раковины-жемчужницы!
В ванну посыпались формочки.
— Ну, ныряй же! Это раковины, а ты Константино!
Сын, ни секунды не медля, нырнул и поймал две формочки. Он фыркал, тер глаза, но целиком был поглощен рассказом.
— Он положил их в ведро и опять погрузился в воду. Константино снова оказался на берегу, в руках у него были две жемчужины и красивая синяя раковина.
В ванну «случайно» скользнуло что-то синее. Сын отреагировал мгновенно. Снова вода заливала его глаза, а руки сжимали очередную добычу.
— Молодой человек нырнул в третий раз. Он долго не появлялся, и сеньор Медузо начал было беспокоиться, как вдруг снова увидел незнакомца. Но что это у него в руках?..
С этого момента и до конца купания сын уже был Константино, а я, естественно, сеньор Медузо.
— О, это очень редкая ископаемая красно-белая раковина...
Сеньор Медузо помялся:
— Скромность не позволяет мне назвать это музеем, но у нас в школе есть прекрасная зоологическая коллекция: одно перо вороны, два — из петушиного хвоста, три сушеные мухи, один заспиртованный дождевой червяк и два голубиных яйца. Когда мы, наконец, вспомнили, что пора бы и помыться, я услышала:
— Голову я сам буду мыть. Ты миг только намыль...
— С удовольствием.
Голова мгновенно покрылась шапкой пены и тут же довольно надолго исчезла под водой. Сын усердно тер ее и скреб. Поднялся, перевел дух и нырнул снова. Потом — опять, И это совсем неважно, что я ее потом домывала под душем, я же не мыла, я только слегка ополаскивала.
Следующего купанья он не мог дождаться. Он опять был Константино, который храбро сражался с осьминогом-шлангом, принес в дар городу коллекцию выловленных раковин, спас тонущую девочку-куклу и выловил со дна моря бесчисленное количество драгоценных камней...
Под конец я предложила:
— А ты попробуй открыть в воде глаза. Ведь ныряльщики глаза не закрывают.
Я опустила на дно руку.
— Посмотри-ка, что она будет делать.
— Видел! Ты рукой вот так делала! Так рождаются песни
Опять мне не удалось выспаться! Ну почему? Почему вдохновение к моему сыну приходит обязательно в воскресенье в полседьмого утра? Он пришел и запел, размахивая руками:
— Моя мама — белый огонь! Моя мама — красный огонь! Моя мама — лава, раскаленная лава!
Мама делала судорожные попытки проснуться. А рядом звучало:
— Моя бабушка — черный огонь! Моя бабушка — синий огонь! Бабушка моя — нефть, горящая нефть!
Это еще не все. Песня продолжалась:
— Папа мой — газ! Папа мой — газ! А дед мой — стронций!
Вдруг голос изменился, забормотал:
— Фу ты, что я пою? Ведь стронций — это газ, а я его в деды. Газ — это папа. Дед мой — бензин!
У мамы начало туго ворочаться в мозгу: «Что-то не так. Стронций — газ? Какой гениальный ребенок, все он знает. А я забыла. Если он поет так, значит об этом уже пишут в «Науке и жизни» или в «Эврике» (он все-таки добрался до нее!)».
Песня звучала все громче и торжественнее:
— Дед мой — бензин! Дед мой — бензин! А я сам — лазер! Их всех можно залить, погасить, потушить! А меня — никогда!
Мама, наконец, проснулась.
— Сын, а газовые лазеры бывают?
— Бывают...
Утром в понедельник я, покачиваясь, еду в метро на работу.
«Хочу смотреть красоту»
Сын впервые отправился в путешествие. Он давно просился. Он так мечтал узнать, как «кушают и спят в поезде». Ехали мы ночью, но он, конечно, долго не мог заснуть. Он так и сказал мне:
— Давай совсем не будем спать. Хочу смотреть красоту.
Главное занятие отдыхающих турбазы на Оке — рыбалка и грибы, а в одном из домиков большие умельцы обучают желающих плести лапти и разные туеса из березового лыка, Я «хвораю» грибами, оплетая нашу терраску все большим числом сушащихся связок, а сын барахтается на мелководье на большом надувном синем ките и целый день возится в песке. Вечерами кругом плывут ароматы: на самодельных жаровнях перед коттеджами преет в котелках уха и потрескивают на сковородках грибы,
Турбазе принадлежит старый, давно списанный пароходством теплоход, и водит его настоящий капитан Федор Федорович, дядя Федя. Вид у него очень капитанский: большие бакенбарды, борода, фуражка с «крабом» и, конечно, черная форма речника с блестящими пуговицами И Нашивками. Дядя Федя очень снисходительно относится к малышам, и когда мы отправляемся на речные прогулки, Костя ВСЮ Дорогу просиживает у него в рубке, ведя серьезные беседы об устройстве судов, лоцманском деле и судовождении. Иногда он тянет с собой и меня. Тогда мы рассматриваем лоцманские карты и «путешествуем» по ним.
Дядя Федя — великий грибник. Однажды, когда день стоял чудесный и не было рейса, нам очень повезло: дядя Федя отправился в лес, захватив с собой «команду», состоящую из меня и трех семилетних гавриков. Ушли мы в два, вернулись К концу ужина, едва волоча ноги и всевозможную тару, полную белых грибов. Изгибающиеся дугой лесные кромки, по которым он водил нас, Федор Федорович называл гривами. И глаз не оторвать, и грибов видимо-невидимо. Потом я прочла у Даля: «Грива — ...несколько возвышенная гряда местности, ...поросшая лесом полоса, особняк, береженый лес...» Береженый лес. Как редко сталкиваемся с ним мы, жители больших городов! Я не знаю ничего более живительного, оказывающего более очищающее действие, чем общение с живой природой, слияние с ней.
Сыну нравится фантазировать. На пригорке, на самом солнцепеке стоит пень.
— Мама, смотри! — и роняет первую фразу:
— Жил-был на свете березовый пень...
Мы дружно топаем вприпрыжку. Под
кедами гравий отхрустывает ритм:
«Пень-пень-пень-пень,
Пень-пень-пень.
Стоял он на солнышке целый день...»
«День-день-день»,— звенит под ногами.
— И вырос на нем масленок,
А на масленок сел котенок.
А масленок — липкий гриб,
Вот котенок и прилип!
Ай-ай-ай, ай-ай-ай,
Мама, мама, выручай!
Мама выручила: в шайке, предназначенной для мытья, помогла сыну составить композицию. Назвал он ее «Сладкий сон грибника». На полоске дерня с цветами и высокой травой, под веткой осины стояло на высоких ножках семейство подосиновиков в ярких красных шляпках, а чуть в сторонке — пузатый ядреный боровик.
Сочинять ему нравилось давно. И когда он услышал о празднике, который назывался «большой вечерний костер», загорелся: — Мам, давай придумаем стишок к костру,
— А про что?
— Ну. про Оку, про все это и про синего кита. Пусть он будет приплывать и всех пугать.
С утра мы засели на пляже с бумагой и карандашом. Мы писали и черкали, черкали и писали. К обеду мы опоздали, но зато к ужину все было готово. Сын сиял, Он был автором и идеи, и ее реализации. Мама только чуть-чуть мазнула редакторской рукой. Произведение выросло в целую «поэму» и было названо «Случай на Оке».
И наконец, праздничный день настал! Было сыровато, накануне лил дождь, и хворост, сложенный высоким, большим шатром вокруг засохшего соснового ствола высотой в несколько метров, никак не разгорался, Но наконец, пламя вспыхнуло и загудело, забушевало, взлетая длинными языками все чаще в черное августовское небо. Мы стояли, боясь шелохнуться, не в силах отступить и отвести глаза от огня. Это, наверное, и называется «зача-рованность». Я со времени своего пионерского детства не видела таких больших и торжественных костров. Для сына все было впервые в жизни.
Тетя Галя — массовик, она же — спортивный работник, она же — библиотекарь и вообще мастер на все руки, руководила праздником. Тетя Галя — наш добрый гений и большая симпатия моего сына, Он даже готов изменить своей «профессии» ради того, чтобы походить на нее. Он весь в сомнении. До сих пор он твердо знал, что будет врачом-пилотом-ветеринаром, чтобы летать в Африку и лечить там зверей, теперь подумывает о профессии массовика-затейника.
Началась веселая суматоха. Танцы, детская беготня вокруг костра, песни. Когда все немного угомонились, начался импровизированный концерт. Сын рвался в бой. Наконец, тетя Галя объявила:
— А сейчас Костик прочтет нам стихи своего сочинения.
Как на берегу Оки Поселились грибники. Туеса полны грибов, Суп грибной уже готов. Приплывает синий кит, Грибникам он говорит;
— Уезжайте, грибники, Вы с реки моей Оки! Отдавайте все грибы, Не уйти вам от судьбы! Загрустил один грибник. Был он сам седой старик. Грибникам он говорит:
— Очень страшен синий кит! Испугались грибники
И уехали с Оки.
Уже перепеты все песни, и больше не хочется говорить, и давно пора спать моему маленькому потрясенному человеку, а мы все сидим и смотрим на костер, точнее — на то, что осталось от костра. Мы смотрим на красоту. И наконец, совсем хмельные от впечатлений, усталости, обволакивающих и одуряющих запахов влажного леса и сырой предутренней земли идем спать. Костер был прощальный.
