Кризис кончился — эволюция продолжается

Анатолий Вишневский • 21 июня 2018
В беседе с нашим корреспондентом Анатолий Григорьевич рассказывает, как, на его взгляд, меняется семейная жизнь.

    Так оценивает ведущий российский демограф Анатолий Григорьевич Вишневский ситуацию, характерную для современной семьи — и европейской, и российской.

    - Мы движемся в том же направлении, что и Европа, что и северные ее страны, только с некоторым отставанием. А кому-то кажется, что мы летим в тартарары…

    - Сущность происходящего в современной семье, как мне представляется, состоит в разделении трех видов поведения: брачного, сексуального и прокреативного. Раньше, когда смертность была очень высокой и множество детей не доживали до возраста, когда они сами могли иметь детей, высокая рождаемость была неким императивом. Этот императив был закодирован в культуре. Только брак давал человеку общепризнанное право на сексуальную жизнь, только в браке могли рождаться дети — цепь нельзя было разорвать ни в одном звене. И регулировать рождаемость в развитых европейских странах начинали, не ставя под сомнение эту принципиальную слитность брака, секса и рождения детей, просто начав позже выдавать замуж своих дочерей.

    Потом под сильным влиянием неомальтузианства рождение детей отделилось от удовлетворения сексуальной потребности, стало ясно, что они не так уж неразрывно связаны друг с другом.

    - Раньше об этом не подозревали?! А знаменитые адюльтеры веселого XVIII века? Да и прежде заповеди о прелюбодеянии нарушались многократно, и это совсем не всегда приводило к появлению детей…

    - Да, но это считалось предосудительным; так считали и те, кто нарушал эти заповеди. Теперь же была пересмотрена сама норма.

    Каждый из этих трех видов поведения стал самостоятельным. Вступать или не вступать в брак — это одно; иметь сексуального партнера — это другое; иметь детей или не иметь — совершенно отдельное решение. Все это можно делать раздельно, по желанию что-то объединяя.

    В основе этого процесса преобразования традиционной семьи лежит прежде всего ослабление демографической необходимости иметь как можно больше детей: резко сократилась и продолжает сокращаться смертность, для замещения поколений не нужно так много детей «про запас». Ослабло и экономическое давление: семья перестала быть особой экономической единицей народного хозяйства.

    - Значит, получается, не так уж не правы были мудрые женщины, поучавшие своих девиц на выданье: любовь — это одно, а брак — это совсем, совсем другое. Хочешь любить — люби, лучше всего мужа, но можно и еще кого-нибудь, если соблюдать приличия. Но семью не тронь, это святое, тут у тебя ответственность, тут своя роль, которую надо исполнять неукоснительно. Брак — это не только экономическая необходимость, это и социальный статус в обществе, это и будущее твоих детей. Разве сейчас не так?

    - Сейчас именно это как раз и изменилось. Так было в старой традиционной многопоколенной семье: там любовь совсем не была главной ценностью. Главное — семейная солидарность большой семьи; и она требовала, чтобы внутренняя жизнь малой семьи, входящей в большую, постоянно приносилась ей в жертву. В наше время произошла эмансипация малой семьи. Она обрубила связи с большой и получила возможность сосредоточиться на своих внутренних отношениях. И то интимное, что составляло сущность этой внутренней жизни малой семьи, приобрело большую ценность. Ценность любви, которую европейская литература отстаивала несколько столетий. Раньше брак не по велению родителей был безнравственным, а теперь безнравственен брак без любви. Это дало возможность возвысить чувства, и это усваивается через культуру, через литературу, через саму жизнь.

    В наше время брак оправдан по большому счету только любовью или теплыми дружескими интимными отношениями, которые приходят ей на смену.

    - А если такие отношения не сложились или оказались недостаточными, чтобы удержать рядом с тобой человека, которого ты любишь, ты просто остаешься в одиночестве, верно? В 50 — 60-е годы, когда отступили проблемы физического выживания, Европа восстановилась после войны, люди немножко отъелись, сразу на первый план в западном искусстве вышла проблема некоммуникабельности. До нас она дошла в основном через фильмы великих итальянских кинорежиссеров. Была ли, по-вашему, эта проблема связана с кризисом семьи?

    - Это более широкий процесс, в котором все взаимосвязано. Тенденция нашего времени, ХХ и ХХI века, заключается в расширении сферы интимного в жизни человека, росте его «самости», его, если хотите, оригинальности. Отсюда и острое переживание одиночества. Крестьянин не был способен к такой гамме переживаний, которая характерна для современного человека, и во многом потому, что наш современник вырастает не в прежней большой, а в малой нуклеарной семье, где климат совсем другой, строй жизни другой. После этого ему гораздо труднее наладить полноценную близость с другими людьми. Положите рядом два кирпича — нет проблем, они плотно прилегают друг к другу. А чем сложнее конфигурация, тем труднее подобрать подобное же, чтобы люди были созвучны. И вдруг вы обнаруживаете, что жить с человеком, который так вам нравился своей красотой или остроумием, или оригинальностью поступков, вы не можете.

    Если вам трудно на работе, вы ее меняете — это ведь не вызывает ни у кого негодования. А вот в семейной сфере пока то же самое воспринимается болезненно. Но это просто свойство современного человека: ему трудно войти со своей многогранностью в подлинное соприкосновение с другим.

    Конечно, все это делает семью более хрупкой. Старая семья была прочной по внешним обстоятельствам, а не изнутри, просто деваться было некуда: разводов не было, экономическая зависимость плюс внешний контроль и жесткие санкции общества, плюс религиозное давление. Теперь человек вообще живет в ситуации постоянного выбора, у него масса выборов.

    В некоторых странах уже существуют пробные браки, когда заключается контракт, который накладывает на того и другого определенные обязательства, в том числе и экономические, но это не брак. Если рождается ребенок, обязательства перед ним существуют. При определенных условиях контракт может быть разорван без всякого развода проще, чем брак. И это правильно. Огромное количество разводов, которое у нас было еще в советское время, сопоставимое с американским уровнем (в Европе их гораздо меньше), я думаю, связано и с тем, что значительная часть браков была, по сути, этой самой пробой. Но вообще-то и юридическая, и экономическая практика должна быть приспособлена к реальности, а не к беспочвенным фантазиям о ней.

    А в реальности уже сложился плюрализм семейных форм. Браки зарегистрированные и незарегистрированные, пробные, семьи с одним родителем, семьи однополые. Опыт показывает, что, скажем, рождаемость в зарегистрированных браках не выше, чем в незарегистрированных, примерно такая же. Скорее наоборот, разнообразие семейных форм создает более устойчивую среду, в которой каждый находит свой путь.

    - Скажите, часто современные и независимые европейские женщины отказываются от своих детей, положим, еще в роддоме?

    - Это огромная редкость. Такой проблемы, по-моему, вообще не существует. Вы знаете, какой спрос на приемных детей? На Западе довольно высокий процент бездетных семей. А в основном детей мало, но зато уж в них вкладывают по полной программе…

    - Но если родители свободны, как ветер, и могут всю жизнь искать свой путь, меняя одного партнера на другого, то психологическое или, как вы говорите, интимное благополучие детей оказывается все-таки под вопросом.

    - А я и не говорю, что в современной семье нет своих проблем. Да и сам процесс ее преобразования далеко не завершился. Многое остается неясным; для меня, честно говоря, так и не ясно, как же будут социализироваться дети в семье с одним родителем?

    Но если вы хотите сказать, что в современной семье остается слишком мало места детям, — это чистая неправда. И это заблуждение чаще всего идет от того, что нынешнее положение вещей сравнивают не с прежним, а со своим идеализированным представлением о традиционной семье, в которой родители заняты воспитанием детей. Да не было этого. Крестьянские дети, когда их было много, в лучшем случае воспитывали друг друга: старшие — младших. Бабок не так много было, а мать-крестьянка всегда много и тяжело работала. А в дворянских семьях няньки, кормилицы, гувернантки — мать могла шефствовать над ними, оценивать их работу, но лично участвовала в воспитании не слишком много. Так что воспитующая мать — это из области мифологии.

    Воспитывающие родители появились только в буржуазных семьях, у которых уже не было столько денег на мамок и нянек, женщины были уже достаточно образованными и могли отдавать часть времени детям. Но тут-то они и почувствовали, что детей не может быть в таком случае слишком много: можно отдавать время и устраивать домашнее воспитание одному, двум, трем, но десяти невозможно. Так что все эти изменения между собой связаны…

    С появлением всеобщего образования, то есть уже давно, социализация происходит далеко не только в семье. Она идет в детском саду, в школе, на улице (где всегда частично и шла). Ребенок как-то приспосабливается к жизни в реальном, а не вымышленном кем-то обществе.

    Такова жизнь. Если семья может оградить своего ребенка от наркотиков, плохих знакомств — прекрасно, но гарантий тут не может быть никаких, даже если мать с двумя высшими образованиями будет заниматься только своим ребенком.

    Вопросы все равно остаются. О женщине с внебрачным ребенком без мужа: на нее ложится большая нагрузка, она оказывается в ловушке, и надо ей помочь. Что, кстати, часто и происходит: мужья далеко не всегда отказываются от своих детей. На Западе часто ребенок оказывается в двух семьях сразу, у него появляются сводные братья и сестры. Восстанавливается нормальная социализирующая среда. В Америке это давно так, и в Европе это так, думаю, и у нас это начинается.

    - А как же фрейдизм с его убежденностью, что все главное в человеке идет из его семьи, что основа личности закладывается в раннем детстве?

    - Я не специалист по фрейдизму. Но даже если основа закладывается в детстве, основа личности — не вся личность. Важны и впечатления, вынесенные лет пятнадцать вне семьи. Если все объяснения искать в детстве — почему тот стал художником, а этот Гитлером, — далеко не уйдешь…

    Но одновременно я уверен, что сегодня ребенком в семье в среднем занимаются намного больше, чем прежде. Это совершенно нормальная реакция на новую ситуацию: у вас мало детей, часто один, вы должны его воспитывать, обстановка в современной нуклеарной семье ориентирована на большую интимность отношений — это значит больше привязанности друг к другу, более глубокие переживания в отношениях с близкими. Естественно, что ребенок превращается как бы в символ этого интимного благополучия. В него очень много вкладывается, о нем очень много заботятся: это единственное наше наследство, это все, что от нас останется, сама жизнь ставит ребенка на какое-то время в центр.

    И вообще мы говорим о жизни современной семьи так, будто вся она состоит из смены партнеров и бесконечных поисков, это неверно. Никакие опросы никогда не показывали, что люди начинают меньше ценить семью. Семья всегда занимает одно из первых мест среди жизненных ценностей. От этого не отказываются.

    Я хотел бы сказать еще и о другом: преобразование семьи освобождает не только мужа и жену от принудительного союза. Об общей эмансипации женщин известно. Гораздо меньше мы обращаем внимание на эмансипацию пожилых людей. Освобожденная от изнурительной работы каждый год рожать по ребенку, потом многих терять, женщина выходит на пенсию в благополучном состоянии и не должна нянчиться с многочисленными внуками, и не зависит от детей, как это было раньше, никак не зависит, кроме как эмоционально. Эмоциональные связи тоже часто слабеют, но это как раз было всегда; не надо думать, что прежде все молились на стариков. Нормы повелевали их уважать и кормить, но это не значит, что так оно и было или что в исполнение такой нормы люди вкладывали душу.

    В одной из пьес Дюренматта после смерти мужа достойной пожилой дамы собираются ее дети и говорят ей: вот мы посоветовались и решили, что ты будешь жить там, потом там… А она спрашивает в ответ: почему вы считаете, что я вообще собираюсь с вами жить?! Она начинает совершенно новую жизнь, заводит себе друзей, тратит деньги… Эта эмансипация пожилых кажется мне очень положительным сдвигом, хотя, возможно, он не слишком устраивает государство, поскольку экономическую основу этой независимости — пенсию — выплачивает именно оно.

    Другая линия — эмансипация детей. Она тоже очень сильна. Уже никому не придет в голову спросить у папы и мамы, на ком жениться, какую выбрать профессию и т.д. Это нарастание свободы в обществе.

    Я думаю, теплые отношения не мешают эмансипации. Известно, что в Америке очень рано дети отделяются, уезжают учиться или учатся в том же городе, но живут отдельно, в общежитии или снимают комнату вместе с друзьями, и никто ничего особенного в этом не видит.

    - Вы вообще не склонны описывать происходящее с семьей как кризис?

    - Если перестройка происходит без особой болезненности, может, это и не кризис, а просто эволюционное изменение.

    Не вижу особой болезненности в семьях ни у нас, ни в Европе, ни в Америке. Кризис российской семьи в конце XIX — начале ХХ веков был гораздо глубже. Тогда действительно потрясались основы, и в конце концов они оказались сломаны. Конечно, тогда болезненно рушилось все, во всех сферах, но даже если говорить только о семье… Ведь это была семья с абсолютной властью главы, с патриархальным разделением ролей, жесткой их закрепленностью, подчиненным положением женщин и детей. Весь этот мир рушился и рухнул, и это была действительно большая травма. Она воспринималась очень болезненно и, несомненно, внесла свой вклад и в политические потрясения. Новый уклад еще не сложился, освобождение от прежнего развязало инстинкты, это и сознательно эксплуатировалось в политических целях.

    Я думаю, большевики со своей антисемейной риторикой воспринимали это как еще один удар по существующему порядку вещей. Ленин не был большим радикалом в вопросах семьи, но он не препятствовал радикалам, потому что все это шло в струю: до основания разрушить все подряд, в том числе и семью. И это был политически правильный расчет, потому что в семье к тому времени действительно накопилась энергия разрушения, и этот внутренний протест по отношению к семье они грамотно использовали.

    А сейчас преобразование семьи идет эволюционно. Это может кому-то нравиться, кому-то не нравиться, может даже вызывать какие-то страсти, но кардинальной ломки нет ни в Европе, ни у нас.