Директор с удовольствием отметил, что атмосфера разрядилась.

— Ишь, какой смелый нашелся! — сказал он, а Федор Болиславович тут же продолжил игру:

— Данила Акимович! Так вот давай с этого храбреца и начнем: отведем его в сторонку, и пусть он за всех трусов пострадает маленько.

— А что? Дельное предложение! — сказал директор.

И он увидел, что Оганесян тоже сорвал с себя чулок, его примеру последовала Томка Зырянова, за ней — Игорь Цветов, за Игорем — Нюша Морозова, а за ними и все остальные. Последним снял маску руководитель операции Ваня Иванов. Все заговорщики улыбались, но глаза их смотрели настороженно: мол, а что будет дальше?

Директор снова заговорил:

— Так, Федор Болиславович: я думаю, что сегодня наказание крапивой можно отложить, но проведем это мероприятие завтра по окончании уроков перед всем классом. Девочек помилуем, все-таки слабый пол, а остальных гангстеров будем класть на учительский стол и поочередно, значит, крапивой. Чтобы на всю жизнь запомнили.

— Есть! Будет исполнено, — сказал преподаватель труда, и тут же все заговорщики расхохотались вовсю, а некоторые даже запрыгали от удовольствия. Одна только Луиза оставалась серьезной и вертела головой со своими куцыми, торчащими над ушами косичками.

Данила Акимович поднял руку.

— Так! Тихо, граждане! Нам еще одно дело предстоит: следствие проведем. Запомните: обвиняемых до поры тут не будет, все будут только свидетелями.

«Свидетели» перестали улыбаться. Они старались понять, затевает ли директор новую игру или разговор пойдет серьезный.

Данила Акимович сложил ладони рупором и крикнул:

— Раиса Петровна, просим!

Учительница и Хмелев появились очень быстро. До этого они уже стояли у пролома, прислушиваясь к разговорам возле бани. Увидев, как одеты ее воспитанники, учительница прижала пальцы к щекам, сказав с ужасом: «Боже ты мой!», но тут же рассмеялась и добавила: «Ой, не могу!»

Не так держал себя Хмелев. Он по-прежнему опирался правой ногой только на пятку, но стоял, слегка выпятив грудь, плотно сжав губы. Весь его мрачный вид говорил: «Да, это я вас выдал. Теперь делайте со мной что хотите». Заговорщики, в свою очередь, угрюмо смотрели на него и переглядывались между собой. Атмосфера снова начала сгущаться. На этот раз ее. разрядил Федор Болиславович:

— Я так полагаю,— сказал он,— допрашивать свидетелей стоя утомительно будет. Может, пройдем вон туда, на бревнышках посидим? — И он указал на дальний угол двора, где начинали строить какой-то дом.

Директор одобрил это предложение, и скоро все очутились внутри будущего сруба, в который строители успели уложить только два венца. Директор и Федор Болиславович сели на них в самом углу сруба, остальные разместились по обе стороны от них.

— Так! — сказал Данила Акимович.— С кого начинать — нам все равно. Может, кто захочет первым давать показания?

Гришка Иннокентьев поднял руку, улыбаясь, и встал.

— Я хочу. А про что?

— Да вот нужно, понимаешь, узнать, кто что видел во вторник, когда Мокеевой бросали записки, а она их не читала. Ты готов отвечать?

— Ага. Готов.

— Значит, такой вопрос: во вторник по окончании последнего урока ты когда вышел из класса?

Иннокентьев немного подумал.

— Я, значит, так... Я вскочил, когда раздался звонок, а Раиса Петровна сказала: «Иннокентьев, садись и запиши домашнее задание». Я, значит, сел, а потом Раиса Петровна сказала: «Все, ребята, до завтра!» И я рванул.

— Ас тобой еще кто-нибудь рванул? — спросил Федор Болиславович.

— Ну как же! Еще несколько человек рванули. В дверях толкучка получилась.

— А кто да кто с тобой рванул, не помнишь? — спросил директор.

Иннокентьев молчал, стараясь припомнить, но тут поднялся Ваня Иванов.

— Данила Акимович, я с ним тоже рванул. Гришка тогда в дверях мне локтем в глаз заехал, А еще, я помню, Игорь Цветов тоже рванул. Он чего-то застрял, я ему дал сзади, он и вылетел в коридор.

Иванов сел, но тут встал Игорь Цветов.

— Совершенно верно! Я тоже там был, в этой куче-мале. Мне Нюшка Морозова шею своим боком к косяку прищемила. Я хотел сказать — к дверному косяку.

— Спасибо! Садись! — сказал Данила Акимович— Продолжаем допрос Иннокентьева. Скажи, свидетель: выйдя из школы, ты сразу пошел домой?

— Нет, чуток во дворе задержался.

— Почему задержался?

— Ну... остановился послушать, как Жорка Ярыгин из шестого про свою деревенскую тетку рассказывает. Как у нее корову вместо медведя застрелили.

— Кто застрелил? -— спросила Томка.

— Практиканты какие-то. То ли геологи, то ли еще кто. В потемках подумали, что это зверь приближается, ну и жахнули с перепугу.

Кто-то попросил рассказать об этом подробней, но директор сказал, что судьба коровы к данному расследованию отношения не имеет, и задал следующий вопрос:

— А кто еще из вашего класса слушал про корову?

Иннокентьев назвал четырех человек и, помолчав немного, добавил:

— Потом уж Оганесян в самом конце подошел.

— Спасибо! Садись. Допросим теперь Оганесяна.

С бревна поднялся большеглазый, с мохнатыми ресницами Эрик Оганесян.

— Скажи, Оганесян, почему ты так поздно подошел слушать про корову?

— Задержался в классе. Я ручку искал. Думал, она куда-то закатилась, а она у меня в кармане...

— Ты не заметил, в классе, кроме тебя, еще кто-нибудь оставался?

— Оставался кто-то. И еще Раиса Петровна.

— А из ребят кто оставался, не обратил внимания?

— Не обратил. Я ручку искал.

Вдруг со своего места поднялась быстро Раиса Петровна.

— Данила Акимович! — сказала она быстро и громко. Обычно всегда серьезная с детьми, молодая учительница теперь улыбалась, и даже в сумерках было видно, что лицо ее порозовело от какого-то веселого волнения, охватившего ее.

«Вот и эта включилась в игру», — с удовольствием отметил директор, а вслух произнес:

— Пожалуйста, Раиса Петровна! Просим!

Раиса Петровна согнала с лица улыбку и сурово обратилась к Оганесяну:

— Скажи, Эрик: на каком расстоянии от тебя сидит в классе Мокеева?

— Н-ну... впереди меня.

— В каком ряду?

— Н-ну... в среднем, в моем.

— А за сколько парт она впереди тебя?

— Н-ну... сразу передо мной.

— И ты не видел, когда вышла из класса Мокеева?

Оганесян обиженно похлопал черными ресницами.

— Ну не видел же! Я ведь ручку искал!

Раиса Петровна помолчала, обдумывая следующий вопрос, потом спросила — Скажи, Эрик: а где ты ручку искал?

— Ну... под партами, в проходах... Я ведь в среднем ряду.

Учительница еще больше оживилась.

— Так! В проходах и под партами в среднем ряду. Ты, может быть, ползал под партами?

— Ну... ползал немножко.

— А ты сор какой-нибудь на полу видел?

Оганесян с недоумением уставился на учительницу.

— Сор?

— Ну, бумажки такие скомканные... Ну, короче говоря, записки, которые Мокеевой бросали?

Эрик понял, к чему клонит учительница. Он обвел взглядом ребят, как бы спрашивая, что ему отвечать, но те молчали.

— Записки... Вроде видел,— пробормотал он, помолчал немного и сказал уже уверенно: — Да. Видел записки.

— Много их было?

— Я не считал, но... порядочно.

— Все! Вопросов больше не имею,— учительница села и снова заулыбалась, как видно, весьма довольная собой.

— Садись, Оганесян,— сказал директор.— Теперь как бы нам найти того, кто видел Мокееву сразу по окончании уроков?

Вдруг вскочил небольшого роста, круглолицый и круглоглазый мальчишка. Он был одет в рваную мужскую рубашку с закатанными рукавами.

— Я видел! — сказал он — Сначала Мокеева из класса вышла, а я — за ней.

— Извини,— сказал директор,— я не упомнил твою фамилию.

— Грибов. Егор.

— Так, Егор. А когда вы из класса вышли?

— Как только толкучка в дверях кончилась, так мы и вышли.

— А куда потом Мокеева делась?

— Ну как — куда? За ворота.

— А ты?

-— И я тоже — за ворота. Только Мокеева налево пошла, а я — направо.

— Задачка! — проворчал Федор Болиславович.

— Почему — задачка? — не понял директор.

— А может, Мокеева потом вернулась в школу, чтобы подобрать записки?

— Вопрос серьезный,— согласился директор.— Кто-нибудь видел, как Мокеева вернулась в школу?

Все молчали, но Зырянова подняла тоненькую руку, которая смешно высовывалась из рукава отцовского пиджака.

— Садись, Егор. Давай, Зырянова, говори!

Томка встала. Она поглядывала то на директора, то на Луизу. Та сидела насупившись, машинально разгребая дубинкой щепки возле своих ног.

— Данила Акимович, точно скажу... Полчаса после уроков Мокеева в класс не заходила, вот! — Она умолкла и посмотрела маленькими темными глазками на своих сообщников так же, как смотрел недавно на них Хмелев: я. мол, свой нравственный долг выполнила, теперь делайте со мной что хотите. Но сообщники смотрели на Томку не враждебно, а просто с большим любопытством.

— Интересно! — заметил, директор.— А у тебя какие основания, чтобы так утверждать?

Томка проглотила слюну.

— Основания... основания у меня такие. Мы с Ниной Вологодской договорились вместе на берег пойти, чтобы она показала, какой движок ее отец на своей лодке установил... Она выскочила куда-то, когда другие рванули, и нет ее... Я вышла в коридор — там тоже нет, коридор уже пустой... В класс на всякий случай заглянула -- там Раиса Петровна одна.

Тут Федор Болиславович поднялся.

— Данила Акимович, разрешите свидетельнице задать вопрос?

— Разрешаю.

— Скажи, Зырянова, ты, часом, не заметила, что делала в классе Раиса Петровна?

Зырянова подняла плечи.

— Вроде... вроде просто так... сидела.

— Ну, а потом что ты сделала? — спросил директор.

— Потом спустилась вниз и на крыльце ждала. Потом Нинка прибежала. Она, оказывается, вспомнила, что ей велели дедушке лекарство отнести, и забыла про меня. Потом отнесла лекарство, вернулась, и мы па речку пошли.

— Так-так! А ты больше Раису Петровну не видела?

Томка помолчала немного.

— Видела.

— Когда видела?

— Понимаете... я не сразу на крыльце села. Я сначала по раздевалке немного походила и там Раису Петровку встретила.

— Откуда она шла?

— Сверху. Со второго этажа...

— А что, она домой пошла или в учительскую?

Томка опять помолчала немного.

— Она... она к вам пошла,— громче, чем обычно, словно догадавшись о чем-то, сказала она и повторила громче: — К вам в кабинет пошла. Солнце уже совсем закат -полной темноты так и не наступило, ведь приближалась пора белых Директор мог видеть лица всех заговорщиков, сидевших по обе стороны от него. Кто-то пытался улыбнуться кто-то переглядывался друг с другом, но лица у всех были напряженными и было ясно, что каждый чувствует тут не игра идет, здесь происходит что-то посерьезнее игры. Когда Томка закончила давать свои показания, кто-то закашлялся, а еще кто-то сердит: шепнул ему:

— Да тише ты!

— Спасибо, Зырянова, садись.— сказал Данила Акимович.— Вызывается свидетельница Раиса Петровна Борисова.

На этот раз никто не улыбнулся, когда директор назвал учительницу «свидетельницей».

Молоденькая учительница встала.

— Скажите, Раиса Петровна, что вы делали в классе после того, как все оттуда ушли?

Раиса Петровна ждала этого вопроса, поэтому отвечала твердо, без малейшей запинки.

— Сначала я убрала в портфель тетрадки,— сказала она и на секунду умолкла.

— Потом?

— Затем присела на минутку и стала думать, почему Мокеевой бросают какие-то записки. И еще о том, почему Мокеева вчера эти записки читала и рвала, а сегодня даже не поднимает.

— И в тот момент, когда вы думали, в класс заглянула Зырянова?

— Кто-то заглянул, но я не обратила внимания — кто.

— А когда Зырянова ушла, что вы делали?

— Я собрала эти записки. Они были комочками... смятыми...

— А потом?

— Потом я прочла эти записки.— Тут учительница немного запнулась.— Я, конечно, понимаю, что чужую переписку читать...— Раиса Петровна опять умолкла, но ей пришел на мощь Федор Болиславович.

— Да какая же тут переписка.

они кидают записки, а она их читать не желает.

Раиса Петровна благодарно кивнула:

— Вот именно! Я так и подумала. И прочитала эти записки.

— А потом?— спросил в полной тишине директор, и в его голосе закралась не свойственная ему жестокость.

И в тон директору отчеканила Раиса Петровна:

— А потом, сами знаете: я принесла вам эти записки.

Учительница замолчала. Молчали Данила Акимович с Федором Болисла-вовичем, молчали и все остальные. Луиза сидела, закусив нижнюю губу, и было видно, как, стекая рядом с ее носом, поблескивая в сумерках, капают редкие, но крупные слезы,

— Я могу быть свободна? — спросила наконец учительница.

— Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов.

Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу «свидетельницей», ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.

— Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел эти записки?

— Вы спросили, кто эти записки. написал.— твердо и громко ответила Раиса Петровна.

— Вы что ответили?

— Я сказала, что заметила только восьмерых... кто бросал записки. Остальных не заметила.

— А я что сказал?

— А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.

— Спасибо, свидетельница! Вы свободны.

Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.

— Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?

Подняли руки все восемь «писак», но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.

— Так о чем же меня спросил Иннокентьев?

— Он спросил, откуда вы узнали, кто какую записку написал.

— По-яс-ня-ю,— сказал Данила Акимович раздельно и громко.- Кто какую записку написал, я узнавал по лицам, по тому, как ведут себя эти... авторы. Морозова тут же разревелась, когда увидела свою записку, Цветов стал моргать у ж слишком часто, Оганесян принялся нос тереть да глаза прятать, и так далее, и тому подобное. Только Иванова и Зырянову не удалось мне раскусить: уж больно хорошо собой владеют. Как говорится, ни один мускул не дрогнул у них на лице.

Польщенный Иванов улыбнулся и оглянулся на Томку. Та хихикнула и потерла ладошки. А Данила Акимович продолжал:

— Скажи, свидетель, что я ответил, когда Иннокентьев спросил меня, почему я так ловко угадываю?

Лицо Иванова сразу стало серьезным. Теперь он понял, к чему клонит директор, и покосился на опущенную голову Луизы.

— Вы ответили, что у вас разведка хорошая,— проговорил он глухо.

— Правильно! Так я и ответил. А теперь еще один вопрос: что вы все подумали, когда я сказал, что у меня разведка хорошая? Что вы подразумевали под этой самой разведкой?

— Вернее будет не «что», а «кто»,— поправил директора Федор Болиславович.

— Да, вот именно, кто? Кого вы подозревали, что он принес все эти записки и еще указал, кто какую записку написал?

Упитанная физиономия Иванова сделалась какой-то несчастной. Он явно понимал, что должен по совести ответить, но собраться с силами не мог. И тут ему помогла сама Мокеева. Она уронила дубинку и сумку с меховой шапкой и зарыдала так, что затряслась и голова ее, и плечи, и вся спина.

Луиза сидела самой крайней, рядом с учительницей. Раиса Петровна утешала ее, поглаживая по голове, по трясущейся спине; Нюша Морозова сорвалась со своего места, села с другого бока Мокеевой и обняла ее за плечи.

— Луиз!.. Ну, Лиза, Лизынька, ну не надо!.. Лизынька, ну перестань! Лиза!.. Ну Луиз!..- Глаза у Нюшки Морозовой всегда были на мокром месте. Прошло несколько секунд, и она, склонив голову вровень с головой Мокеевой. завыла тоненьким голоском.

К Луизе подбежала Томка Зырянова и присела перед ней на корточки, стараясь пальцами поднять Луизин подбородок.

— Луиза, ну ты чего? Лиз... мы же всё сознаем! Луиза, я завтра обратно к тебе пересяду. Луиза, ну ты слышишь или что?..

Среди заговорщиков началось движение. Практичный Иванов топтался на месте, поворачиваясь в разные стороны, и говорил неизвестно кому:

— Истерика у нее. Воды бы надо или капель каких...

Никто его не слушал. Многие поднялись со своих мест, Оганесян стал позади Зыряновой, слегка согнувшись и прижав руку к сердцу.

— Мокеева, слушай! — кричал он.— Мокеева, тут, конечно, ошибка вышла, мы это... мы извиняемся перед тобой. Ребята, ведь правда, мы извиняемся?

— Aral

— Ошибка вышла!

— Извиняемся!

Поняв, что все признают ее невинно пострадавшей, Мокеева прониклась такой жалостью к себе, что зарыдала еще сильней, а Нюша завыла вдвое громче, а остальные стали еще громче кричать, что тут ошибка вышла и что все извиняются.

Директор решил прекратить этот концерт. Он встал и сказал очень громко и властно:

— Луиза Мокеева!

Луиза тотчас умолкла и обратила к директору мокрое лицо.

— Перестань! — так же властно сказал Данила Акимович.— Расследование еще не окончено, а ты мешаешь.

Луиза протерла ладонями глаза и щеки, подняла с земли сумку и даже попыталась улыбнуться. Перестала выть Морозова, умолкли и все остальные, возвращаясь на свои места. Данила Акимович продолжал говорить стоя.

— Итак, расследованием установлено, что некоторые лица (он перечислил фамилии заговорщиков) реши ли учинить расправу над Мокеевой без суда и следствия, не собрав никаких доказательств ее вины. А посему указанные лица являются теперь уже не свидетелями, а подсудимыми, вина которых полностью доказана. За попытку учинить самосуд они приговариваются к пятнадцати розгам по мягкому месту каждый, причем розгами будет служить крапива.

— Во! — тихо сказал кто-то,

— Хи-хи! — отозвался другой.

Но нашлись и такие, которые переглянулись довольно озабоченно: мол, кто его знает, а вдруг он всерьез! Поэтому Данила Акимович поспешил добавить, что приговор условный, что исполнение его откладывается впредь до совершения осужденными нового преступления.

Начался веселый галдеж. Кто-то заявил, что не боится порки, и требовал, чтобы приговор исполнили немедленно, кто-то кричал, что ожоги крапивой полезны для организма, кто-то спрашивал, какое бы новое преступление совершить тут же. Луиза улыбалась, хотя и вытирала еще слезы, улыбалась учительница, улыбался и директор, поглядывая на своего друга, как бы спрашивая его: «Ну, кто из нас оказался прав?» А завхоз поднялся и, положив директору руку на плечо, пробубнил ему в ухо:

— Данила Акимович, про Хмелева что-нибудь скажи.

Директор взглянул на Леньку и увидел, что это единственный человек, который не принимает участия в общем веселье: сидит насупившись, плотно сжав губы.

Директор молча поднял руку, но этого не заметили, и гомон продолжался.

— Тихо! — крикнул Федор Болиславович.— А ну, все по местам!

Все оглянулись, увидели директора с поднятой рукой, и через несколько секунд воцарились порядок и тишина.

— Теперь нам надо рассмотреть дело Леонида Хмелева.— Директор нарочно сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на улице негромко разговаривают прохожие. Лица у всех заговорщиков, у Раисы Петровны и особенно у Луизы стали очень серьезными.

Одни зыркали глазами то на двух педагогов, то на Хмелева, вцепившегося пальцами в колени, другие просто пере-глядывались между собой с растерянным видом.

— Вот так, значит,— пробасил в тишине Федор Болиславович, и опять наступило долгое молчание.

Наконец директор негромко заговорил.

— Ну вот он, Хмелев, перед вами. Вы ведь ему пригрозили: если донесешь о нашем заговоре — тебе еще хуже будет, чем Мокеевой. А он взял и донес.

- Так вы как его будете: крапивой или

просто так, кулаками?

Опять несколько секунд длилось молчание.

— Да ну-у, Данила Акимович! — с обидой в голосе протянул Иннокентьев: мол, что вы нас, за дураков принимаете?

— Но он же ябеда по-вашему, доносчик. Может, вы нас стесняетесь?

— Да ну-у! — так же обиженно протянула Зырянова. И тут Федор Болиславович счел нужным вмешаться.

— Однако, хватит, Данила Акимович. Люди сами понимают, что к чему.

— Правильно, хватит,— согласился директор.— Итак, дорогие граждане, собрание считаю закрытым. До свидания и спокойной вам ночи!

— До свидания! Спокойной ночи! До свидания! — облегченно и радостно закричали заговорщики, а Гришка Иннокентьев подбежал к Леньке.

— Данила Акимович, глядите, как я сейчас Хмелева бить буду!

Эту забаву подхватили другие мальчишки.

— Ну, Хмель, держись!

— Ну, Хмель, сейчас тебе будет!

И мальчишки принялись тузить Хмелева, чуть касаясь его кулаками, а тот отбивался от них, улыбаясь, как видно, даже забыв о своей больной ноге.

— А я защищать его буду,— закричала Томка Зырянова,— потому что он благородно поступил!

— И я защищать, и я защищать! — подхватила Луиза.

— И я защищать! — запищала Нюша Морозова.

Все три девочки ввязались в потасовку и стали награждать мальчишек уже довольно увесистыми кулаками.

Так, веселой возней, закончилась операция «Капроновый чулок».