Каждому виду животных присущи одни и те же формы поведения: пищевое, оборонительное, комфортное… Но, наверное, всего важнее репродуктивное поведение, обеспечивающее виду само существование. Оно отнюдь не ограничивается сексом. Нужны еще три компонента: поиск брачного партнера, ухаживание и забота о потомстве. Как они выглядят у человека?
Шерше ля фам
На стадии поиска партнера особую роль приобретает территориально-маркировочное поведение. Животные активно перемещаются, мигрируют, обследуют новые места, а где побывали — оставляют метки: «Здесь был я». Это оправданно — иначе просто не найдешь «вторую половину».
У наших питомцев, впрочем, эта стратегия может приводить к конфузу. Случалось ли вам когда-нибудь бегать по району за своей собакой, у которой началась течка, а потом, на радость соседям, нести ее домой на макушке — чтобы не допрыгнул кто-нибудь из свиты кобелей-ухажеров? Была ли у вас кошка, которая дважды в год норовила опрыскать мочой весь дом, а затем сбежать на волю? Говорят, в Индии проблемы посерьезнее: домашние слоны, едва наступит брачный сезон — муст, становятся «бешеными»: бегут, не разбирая дороги и круша все на своем пути. И метят — трясут головой, разбрызгивая жидкость из особых желез, и расшвыривают свои «яблоки», иногда зафутболивая их высоко на деревья.
Проявления мигрантности и мечения бывают самые разные. Птицы летят за тысячи километров, где принимаются охранять территорию своими неистовыми песнями. Цикады трещат, киты гудят, мотыльки рассеивают феромоны страсти… У человека тоже есть аналогичное поведение. Оно запускается в конце пубертатного — начале юношеского периода, когда тинейджеры норовят убежать из дома, «на войну», «в дальние страны», залезть в любое запретное помещение, облазить все закоулки… И конечно же, пометить все вокруг!
Обычно приматы метят тремя способами: выделениями, голосом и разрушением. Сломал ветку, навонял, поднял крик — и всем понятно: здесь претендент. Точно так же и человеческий подросток испытывает неудержимое желание оставить метку. Особенно попадая в ничейное помещение — на территорию, которую никакой «зверь» не охраняет. Погрохотать, раздолбать, нацарапать граффити, накурить, заляпать все плевками или чем-нибудь еще. Особенно если здесь уже кто-то побывал — и оставил свои метки. И едва благопристойный, то есть лишенный индивидуальных меток, анонимный интерьер дал слабину (появилась царапина на стенке лифта), как нарастает лавина рукотворных разрушений, «актов вандализма».
Когда у ребенка начинается половое созревание, его уютное жилище постепенно превращается в паноптикум эстрадных страшилищ, зоопарк надписей и склад прибамбасов. И эта постоянная рок-музыка! Оставьте его на недельку одного — он захламит одну комнату за другой и переберется жить на коврик в прихожей. А родители? Недоумевают, раздражаются. Воспитание пошло прахом: чадо бродит неизвестно где, а когда приходит — лучше бы продолжал бродить неизвестно где… Но дело не в огрехах педагогики — природа берет свое.
Территориально-маркировочное поведение можно считать проявлением агрессии. Его задача — заставить конкурента держаться на расстоянии. Впрочем, можно добиться и обратного эффекта — метка не оттолкнет, а притянет конкурента, жаждущего драки — или секса. Поэтому метки одновременно оказывают пугающее и влекущее действие. Когда метит человек, он может уподобляться птицам — и шуметь, а может — зверям, и тогда издавать запах, причем сильный — ведь обоняние у него слабое. Последние сто-двести лет делать это стало не так просто: цивилизованные люди затеяли регулярно мыться. На выручку пришли мощные одоранты: парфюмерия и табачный дым.
И у курения есть этология
Курильщик получает сразу несколько возможностей заявить о себе «животным» — этологическим путем. Он не только коптит на окружающих, но и приобретает способность громко кашлять, плевать, шумно выдыхать. Все это, несомненно, агрессивные сигналы, которые человек использует, чтобы привлечь внимание, выразить неодобрение: кхэ-кхэ, тьфу, фэ-э-э… Кроме того, курящий — это уже не простой человек, а огнедышащий обладатель ритуальных предметов, занятый многотрудным делом! То есть персонаж, достойный почтения. Многие подростки курят именно для того, чтобы повысить свой ранг, создать ауру присутствия — а не одурманиться.
А еще сигарета, украшающая лицо, продолжает традиции агрессии, принятые у приматов. Во время акта коммуникации обезьяны внимательно следят за лицом партнера. Если тот открывает рот, поблескивает зубами, чавкает и даже просто поворачивает лицо «анфас», это расценивается как проявление агрессии или, в лучшем случае, нахальства. Самые злые приматы обзаводятся несколькими «индикаторами агрессии», дублирующими друг друга. Разъяренный носач мало того, что скалит зубы, но еще и демонстрирует отменно разбухший нос и незаурядную эрекцию. У человека «фаллическая» агрессия сохраняется в форме «неприличных» жестов и слов. К этому ряду косвенных намеков можно причислить и сигару — этакий огненный фаллос меж оскаленных зубов!
Курильщик не только всегда имеет повод для коммуникации («Дай закурить!»), но и вступает в незримое братство, круг посвященных. Тысячи лет одурманивание являлось сакральным занятием, доступным только для тех, кто прошел инициацию. Для профанов («ненастоящих» воинов, женщин, детей) одурманивание было табу. В сегодняшнем обществе отголоски этого табу кроются, например, в убеждении, что школьнику (будь он усатым десятиклассником) курить «вредно», а студенту-первокурснику уже «можно». Действие рождает противодействие: получив свободу, молодые в массе начинают курить, дабы вступить в мир взрослых, посвященных. Сегодня прибавилась еще одна «фаллическая» привычка — дуть пиво из горла (что недаром запрещено во многих странах: слишком этологично, слишком агрессивно). У нас, если в нужный момент не украшать лицо подобными символами, легко прослыть аутсайдером. Страдает коммуникация. Подходит потенциальный союзник, мнет сигарку и нежно спрашивает: «Вы курите?». Заслышав: «Виноват, нет…», мрачнеет, говорит: «Ну и молодец», а в глазах читается: «Да ты, братец, просто лопух».
Совместное употребление психоактивных препаратов стало у нас основным ритуалом сближения. Участие дурмана быстро превращает приветливость в неформальное дружелюбие, близость культурологическую в этологическую. При этом дурман может принимать самые разные обличья — от самых жестоких наркотиков до совершенно безобидной чашечки чая или кофе (золотая середина — алкогольные напитки). Ритуал «наркотической коммуникации» изобрел человек. Но в нем можно различить и отголоски более древних, «приматных» форм дружелюбного общения — груминга (перебирания шерсти) и секса, важнейших буферов агрессии. Можно убедительно показать, как обезьяний груминг превратился у человека в дружескую беседу, в обмен ничего не значащими фразами . Подобный «словесный груминг» — одно из обязательных условий «наркотической коммуникации». И конечно, необходим обмен скрытыми сексуальными импульсами. Все эти вкладывания сигарет в чужие чувственные губы, подобострастное приближение зажигалки, стремление трепетно излить жидкость из своей выпуклой формы в соседскую вогнутую, ахи наслаждения, обмен довольными взглядами… Представьте, что за столом два человека, у каждого по бутылке, они наливают только себе и все время молчат. Невозможно! Даже два незнакомца, попав за один столик в ресторане, не станут себя так вести — ведь это явная враждебность. Если отказ от совместной трапезы расценивается как скромность, то от одурманивания — уже как неуважение. «За мое здоровье поднять не хочешь?!» — это ведь совершенно иррациональная причина для возмущения. Так и есть: она этологическая. У павиана подобное возмущение появится при избегании ритуала «подставления-покрывания» или груминга.
Время быть селезнем
Поведение на стадии поиска брачного партнера — это не только сплошное мечение, но и мобильность. Есть такой молодежный девиз: «Надо чаще бывать везде». В дороге и приходит состояние влюбленности. Это не конкретное чувство к конкретному человеку, а скорее состояние души, навеянное дорогой, намагниченное ее меридианами. Связь влюбленности и путешествия, как ее не романтизируй, насквозь этологична. Оказывается, здесь срабатывает поведенческий механизм, с помощью которого достигается благая цель: ограничить близкородственное скрещивание и разнообразить генофонд популяции, вовлекая в него гены мигрантов. Суть этого механизма проста: незнакомый партнер возбуждает сильнее. А его основа закладывается в детстве. В определенный период развития детеныш запоминает внешность родителей, и в дальнейшем сексуальное влечение будут вызывать только объекты, похожие на этот «отпечаток». Это явление получило название «импринтинг». У многих социальных видов импринтинг бывает негативным: у братьев, сестер и прочих особей, которые росли вместе, влечение друг к другу ослабляется.
Оказывается, половой импринтинг происходит и у человека. Как позитивный — когда он совершенно неосознанно подбирает партнера, похожего на собственных родителей, так и негативный — когда с друзьями детства у него складываются «братские» отношения, лишенные эротического интереса. Этот феномен, кстати, может отразиться на интимных отношениях семейных пар, если будущие супруги с малолетства воспитывались вместе. Такая ситуация наблюдалась психологами у выпускников израильских кибуцев (где члены замкнутого общества вместе живут, учатся, а затем и заключают браки), а также в некоторых тайваньских обществах, где принято удочерять будущую невесту с раннего возраста.
Влюбленность порой стирается так же быстро, как дорожная пыль. А любовь? Антрополог Оуэн Лавджой описывает ее как «резкую эпигамную дифференциацию». У каких-то видов всякая самка в эструсе сексуально привлекательна для всех самцов. Это дифференциация нерезкая. А у некоторых птиц, китов и приматов она резкая — из большой группы всегда выбирается «единственный и неповторимый». Один из миллиона. А если именно в этот момент он куда-нибудь отлучится? Будет избран другой «единственный и неповторимый». Лавджой полагает, что на заре эволюции человека подобная избирательность позволила гоминидам ослабить половую конкуренцию (каждый выбирал пару по своему вкусу) и тем самым сберечь силы для выживания.
Любовь отвлекает, тревожит, вызывает настоящий эмоциональный стресс — даже если ее объект к вам благоволит. Это вредит здоровью, а в некоторые моменты становится просто опасным. Откуда такая острота реакций, присущих страстной любви, — когда дрожат ноги, пересыхает горло, колотится сердце? Так действует симпатическая нервная система. Но, вопреки названию, запускает это действие чувство, от симпатии далекое. Этологические слагаемые человеческой любви — секс, гиперопека и… ненависть!
Чувство ненависти обычно возникает у близкоранговых особей, не способных установить, кто доминант, а кто подчиненный в ходе стычек. Тогда сигналы смягчения агрессии (буферы) не срабатывают, и перегрузка нервной системы приводит к состоянию аффекта. А бой может продолжаться до гибели соперника. Такие отношения иногда возникают у социальных животных (например, у гусей, волков или обезьян), причем на замкнутой территории, в неволе намного чаще, чем в природных условиях.
Близкие друзья и влюбленные, по существу, и попадают в такую неволю — они объединяют свою территорию и свои ранги. Едва «предохранительные» мотивации секса и опеки ослабнут, начинается вражда. Выясняется, что территория не размечена. Ссора переходит в маркировочную гиперактивность и ритуальный дележ совместно нажитого имущества (вплоть до распиливания мебели пополам). Некоторые, впрочем, соблюдают технику безопасности — заранее заключают брачный контракт…
«Love hurts» — любовь причиняет боль, поется в песне. Ничего удивительного. Будучи формой репродуктивного поведения, она служит интересам вида — в ущерб индивиду, беззаботному прожигателю жизни. Нередко размножение попросту убивает особь. У многих насекомых откладка яиц запускает реакцию разрушения тканей, ведущую к быстрой смерти. Самцы некоторых мелких грызунов в брачный сезон совершают столько совокуплений, что умирают от истощения, а самцы птиц перестают питаться и только поют, пока не оплодотворят самку или не свалятся замертво. Так что надо беречься…
Правила ухаживания
Ухаживание — не такое простое дело. По сути, оно сводится к демонстрациям всевозможных достоинств, в первую очередь — признаков крепкого здоровья. Они должны быть буквально «написаны на лице» — как, например, у обезьян уакари. Местность, где они живут, Амазония, изобилует малярийными комарами, но заболевают не все обезьяны — некоторые приобрели гены устойчивости к малярии. Как же отличить такого выгодного партнера? У самок уакари это получается без труда, ибо больные самцы имеют бледную морду, а здоровые — ярко-красную. И чем краснее морда — тем сексапильнее.
Еще кандидату в любовники необходимо проявить какую-нибудь неординарность, пусть даже с риском для жизни. Иметь какую-нибудь неудобную штуку (по-научному «гандикап») вроде хвоста павлина или рогов оленя — несмотря на ее наличие, самцы все-таки выживают, спасаются от хищников, добывают корм. Значит, отличаются особой выносливостью! Естественно, самки об этом не задумываются, просто обладатели сверхнормальных стимулов возбуждают их сильнее — и оставляют больше потомства. Гандикап может быть и поведенческим — обычно это причудливый танец, отрабатывать который приходится долго в ущерб более полезным занятиям. Так, птички манакины годами разучивают движения потрясающего «твиста», пристраиваясь к взрослым мастерам. И взыскательный вкус самок удовлетворяют только мастера с десятилетним (!) стажем.
Что еще придает партнеру особую привлекательность? Обладание чем-то ценным, в первую очередь собственной территорией. Как ни странно, но самка часто вступает в брак не с самцом, а с его норой, гнездом или участком. Интересный пример — болотные козлы из Уганды. Раз в год их самцы собираются на своеобразный «рынок женихов». Приходящие самки интересуются не статями жениха, а только местом, где он обосновался. Привлекательность участка зависит от того, насколько много мочевых меток оставили на нем спаривающиеся самки. Несмотря на автоматичность, этот выбор оказывается верным: за духовитую «квартиру в центре» идут нешуточные бои, и отстоять ее удается лишь самым воинственным козлам. То же самое наблюдается и у тетеревов-косачей — самки выбирают того, кто займет центр турнирного поля.
А как ухаживают приматы? Тоже демонстрируют себя. Даже самые маленькие — например, саймири. У их самцов к сезону размножения на плечах нарастают мышцы и жир, и спеша к барышням, они расправляют «эполеты», выпячивают грудь и чирикают (реветь размер не позволяет). Реветь как раз пристало гориллам; влюбленный горилл делается то суровым и неприступным: стучит в грудь, бросает косые взоры, то — игривым и озорным. А шимпанзе повисает на деревьях, крутит «фигуры», отламывает ветки и с верещанием носится с ними перед ошалевшей избранницей. Чем крупнее ветвь, тем убедительнее считается демонстрация. Кстати, эта реакция перешла и к человеку, который подтверждает высокий ранг, вертя какой-нибудь палкой с махрами, — жезлом, тирсом, посохом, а то и… микрофоном на подставке (помню, как мы этим восторгались на концертах рок-групп).
Отдельная задача ухаживания — подтвердить половую и видовую принадлежность. Если обнаружится что-то «чужое», кавалер будет отвергнут. А когда внимание партнера привлечено, в ход идет универсальная форма брачного поведения — агрессия, смещенная сексуальной мотивацией: волк преследует, но не кусает, журавль налетает и бьет клювом, но в сторону от партнера, одна рыбка бросается на другую, но постоянно как бы увиливает в сторону. Чтобы еще более смягчить агрессию, партнеры имитируют детские действия — выпрашивание пищи, объятия, облизывание. У волков щенки облизывают морду взрослого, вернувшегося с охоты, чтобы он отрыгнул немного мяса, так же поступает и «влюбленный» пес. У чаек самец ловит рыбу и кормит самку — кстати, заодно и проходит экзамен: если рыбина окажется слишком крупная или мелкая, свадьбы не будет.
А человек?
У нас — как у них. Едва завяжется контакт, в ход идут индикаторы здоровья, неосознанно оцениваемые партнером. «Я высокий и мускулистый, ловкий, грудь широка, а ноги как пружины, — словно убеждают они. — Я также не перегружен инфекциями: от дыхания — свежесть, от тела — только легкий мускус, кожа румяна, глаза сверкают, а грива летит вдохновенно». Особые индикаторы — белки глаз. Чтобы продемонстрировать их белизну (нет, мол, ни аллергии, ни желтухи), непроизвольно усиливается моторика глазных мышц: наши красавицы (да и красавцы) «строят глазки», а заодно и улыбаются. А вот у некоторых африканских племен экспрессии больше: заигрывая, следует дико вращать выпученными глазами и как можно сильнее скалить зубы. Есть у нас и гандикапы — всевозможные причуды внешности и поведения, в частности следы ритуальных травм (ну хотя бы колечко в языке). Ричард Докинз считает, что вся карьера цивилизованного человека, его изнурительный бизнес — это тоже гандикап, результат «гонки вооружений» половых гиперстимулов.
У человека, как и у животных, ухаживание сопровождается прихорашиванием (автогрумингом). Это элемент комфортного поведения, свидетельствующий о «благосостоянии»: больная особь перестает следить за собой (и сразу становится мишенью для хищников). При эмоциональном напряжении частота автогруминга повышается («У меня все о'кей! Я вам не мишень!»). Замечали, как нервничающий человек начинает поправлять прядку или воротник? А если влюбился не на шутку — так просто покою не дает своим волосам, губам, ковыряет щеки, грызет ногти.
У девиц, в отличие от парней, демонстрация здоровья — далеко не первостепенная задача. Решая проблему «любит — не любит», им важнее показать должную инфантильность и высокую сексуальность, достойную хомо сапиенса женского пола. Здесь даже лучше прикинуться болезненной и слабой: закашлять, пустить слезу, хлопнуться в обморок — спровоцировав покровительственное поведение самца.
«Милые бранятся — только тешатся» — вот вам и смещенная агрессия. Она налицо, когда «милые» гоняются друг за другом, устраивают шутливые драки, когда брызгаются, кидаются попкорном и подушками (по существу, это боевые приемы, превратившиеся в забаву). Всегда в ходу и детские действия — сюсюканье, взаимное кормление, ласки и прочие «телячьи нежности».
Теперь о Территории. Неужели и у нас представительницы прекрасного пола выбирают партнера по этому признаку? Выбирают — и происходит это «как у всех». У животных семейный участок обычно вначале принадлежит самцу. Первое, что делает допущенная на него самка, — обследует и метит. Возмущенный таким нахальством самец начинает гонять «чужака» и истреблять его метки, например, выкидывать принесенные самкой веточки и втыкать на их место свои… Впрочем, эти действия подавляются не только влечением к самке, но и ее встречной агрессией. Перед такой этологией не может устоять даже самая воспитанная женщина, если попадает в уютную нору холостяка. Мытье полов, горы косметики в ванной, выкидывание личных сувениров, передвинутая мебель и новые шторы — вот неполный перечень возмутительных «маркировочных» действий.
В ответ на это мужчина неосознанно старается удалить чужие «метки» и отстоять свои. Кстати, их семиотика неодинакова: самцы обычно метят на уровне «основного строительства», а самки — «отделочных работ». Код универсальный: самец ткачика строит гнездо «начерно», а самка обмазывает его глиной и устилает пухом. Муж строит дом, ломает шкаф, выкидывает хлам, а жена — выбирает обои, велит повесить ламбрекен, плетет коврик из лоскутков. Размечая ваше лицо, мужчина поставит фонарь, а женщина — поцелует в щеку и хорошенько размажет помадный отпечаток.
Последнее, что мы демонстрируем, — нашу принадлежность к виду Хомо сапиенс. Хороша ли у жениха «сапиентность», то есть интеллект, речь, юмор, склонность к мистике, творчеству? Пусть он скажет умно и забавно, стихами и прозой, волшебно и об искусстве. Пусть докажет свою социальность — романтическими историями про людей. Пусть окажется мигрантным, рассуждая о далеких мирах, заграницах, а лучше — о звездах. Иначе какой же он сапиенс?
А вот увлеченность трудом (якобы основа основ человеческой эволюции) почему-то любовников не возбуждает. Поговорите-ка с девушкой о квартальном отчете или газовых турбинах…