Году в 79-м или 83-м я начал писать работу «Эволюция семьи». Был полон гордого желания выхватить рапиру и замахнуться на — я всегда выбираю себе приятных противников — незабвенную работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Энгельс в ней, по сути, пересказывает статью талантливейшего Моргана об ирокезах. Я, помню, заявил тогда своим слушателям, излагая мысли будущей своей работы, что статья написана давно, что семья претерпевает огромные изменения и как социальный институт, и как межличностная группа, и как непонятая субкультура общества. О субкультуре подростковой, субкультуре юношеской говорили и писали, их исследователи, но семья как субкультура и как группа межличностных отношений не слишком фокусировалась нашими учеными.
Тогда мне все это было безумно интересно, а теперь, в самолете, я понял, что интерес этот подогревался моими компенсаторными механизмами. Практически каждый из нас говорит и пишет про семью, выступая от имени своих собственных комплексов полноценности или неполноценности. А в те годы я заявил, что Энгельс не прав, что никакой эволюции семьи нет, что вся динамика развития семьи как социального института – это его путь к финишу, что мы все смелее будем возвращаться от моногамных к полигамным бракам, что свобода нас встретит радостно у выхода от семейного очага и так далее. Всех же, кто так не считал, я внутренне назвал советскими консерваторами и четко ощущал, что я в этой ячейке советского общества жить не хочу.
Из всего комплекса моих тогдашних революционных идей сегодня я готов повторить твердо только одно: мы и до сих пор по большому счету не понимаем, куда движется семья, ради чего она движется, каков эволюционный смысл развития семьи.
Вот несколько вопросов, над которыми, по-моему, стоит задуматься.
1. Фригидность и импотенция распространяются все шире, и далеко не только в нашей стране. Если взять это явление не как факт биографиии отдельного гражданина или отдельной семьи, а широко, как некую новую характеристику состояния человеческой популяции, — к чему бы это? Тут нужны эволюционисты-биологи. Возможно, популяция дает сигнал: что-то не то происходит. И работу механизмов популяционной саморегуляции мы с вами воспринимаем как судьбу, болезнь конкретного индивида. Но если в такой форме опробуется поисковый механизм эволюции, надо многое поменять и в психотерапии, и в сексологическом консультировании. Возможно, надо работать не с отдельным субъектом: мужчиной, женщиной, семьей, а с субкультурой, имея в виду ее типологические особенности.
2. Одновременно во всем развитом западном мире сложным колебательным процессом идет снижение рождаемости. Говорят, что скоро оно сменится взлетом; поживем — увидим. Но можно допустить, что это — тоже часть эволюционного процесса исторической важности.
3. В мире все больше неполных семей. Все больше одиноких женщин. У нас есть термин «мать-одиночка»; появился уже и «отец-одиночка».
Мои коллеги социологи и демографы не говорят еще об одной грани этой же проблемы: женщина-одиночка в полной семье. У нее все в порядке, рядом копошатся муж и дети, но психологически она оказывается одиночкой. И это значит, что семья не исполняет для нее функции, которую я считаю главной: саморазвитие личности.
Лет 15-20 назад блестящий демограф Анатолий Вишневский объявил о существовании феномена детоцентризма. Естественно было бы ожидать вместе с ним и своего рода «семьецентризм», но этого нет.
Семья и сегодня остается для нас чем-то вроде блоковской Незнакомки; стереотип, что мы представляем себе ее историческое, социальное, психологическое развитие, по-моему, просто опасен. У нас даже не так много гипотез на этот счет.
Одна из них пока не исчерпана: гипотеза о семье как психологическом симбиозе. Есть симбиотические диады, когда двое выступают как единое целое. Когда-то Выгодский ввел гениальное понятие о единстве и неразрывности матери и ребенка. Позже английские психологи Дж. Шоттер и Дж. Ньюсон, анализируя общение матери с младенцем, обнаружили, что мать общается с ним не как с отдельным автономным существом, а как с частью диады, которую она с ним образует. Эту диаду Шоттер и Ньюсон назвали «психологическим симбиозом». Большинство матерей, как показывает анализ многочисленных магнитофонных записей, разговаривают с младенцем так, будто он обладает разными намерениями, желаниями, мыслями. По мере развития симбиотической диады внутренняя структура ее меняется, поскольку ребенок берет на себя все большее число психологических функций.
В этой диаде мать творит своего ребенка как личность, а ребенок существенно влияет на поведение матери. Американский психолог М. Коул в статье «Зона ближайшего развития, где познание и культура творят друг друга» показал, что взаимодействие ребенка с матерью, которое обеспечивает его развитие, обладает специфическими чертами. Мать инициирует поведение ребенка, побуждает его к содействию. Они вместе решают задачи разного уровня сложности, причем мать подбирает такие, которые были бы по плечу ребенку. Наконец, они не просто решают эти конкретные задачи, но и отбирают именно культурно предпочитаемую стратегию такого решения. Со временем эти стратегии преобразуются из культурно предпочитаемых в индивидуальные.
Р. Харре полагает, что психологический симбиоз – не исключительный феномен, а обычное проявление социальной жизни. В самой обыденной ситуации: мать с больным ребенком приходит к врачу – врач, естественно, взаимодействует в реальности не с ребенком, а именно с симбиотической диадой, понимая, что мать участвует в создании психологической основы действий ребенка.
Полагаю, симбиотические диады существуют и в других видах взаимодействия людей: например, вполне возможна диада «врач – больной». Но прежде всего такую диаду могут составить – или не составить – муж и жена.
По большому счету, семья, где Он и Она неразрывны и оба обретают сверхчувственные качества, — это один человек. Индикатором такого состояния может служить идеализация любимого человека. Всегда найдутся добрые люди, которые поспешат «открыть вам глаза»: что вы, он слегка горбат, у него глаз дергается. И кто-то посоветует: надо трезвее относиться к жизни, как бы расплачиваться не пришлось… С позиции леонтьевской теории деятельности, с позиции Выгодского я берусь утверждать, что в психологическом симбиозе любящих друг друга людей каждый из них реально наделяется теми качествами, которые ему приписаны. Они реально становятся «самыми- самыми- самыми», это не менее реально, чем стол, за которым я сейчас сижу. Семья — конструируемая, создаваемая реальность; как мать в каком-то смысле «конструирует» ребенка, так и семью двое создают совместными усилиями и в семье – конструируют себя и друг друга.
Наконец, постоянно путают любовь и секс. Они могут совпадать, и тогда — возможность практически полной самореализации личности. Но это принципиально разные психологические реальности, есть резкое различие между ними: секс насыщаем, а любовь не насыщаема. И опять вопрос: дает ли современная семья необходимую неограниченность, безмерность расширения собственного Я, что соответствовало бы никогда не насыщаемой потребности? Если да — это та линия культуры, у которой широчайшие перспективы.
Трудно, да и вряд ли имеет смысл, рассуждать о семье вообще. Семья в армянской культуре — одно, в русском сельском регионе — другое, семья в казачьем сообществе — это третье. Безусловно, есть какие-то общие, повторяющиеся характеристики, но все же, говоря о семье, не учитывать этносоциальный контекст было бы очень опрометчиво. У нас огромное количество разных российских семей, о которых мы опять же мало знаем. Московская и питерская; семья нового русского и «быдлкласса» с чисто прагматической структурой отношений: они строятся исключительно на «дашь на дашь», и муж платит жене за каждую интимную ночь; три месяца платил, потом разорился, и она ушла; это было на самом деле, в прессе описан такой случай.
Семьи существенно различаются по тем мотивам, по которым они были созданы и которые их «держат». Я полагаю, именно в этом отношении семья стала гораздо более вариативной, более разнообразной.
Как мне кажется, хотя это и звучит парадоксально, нарастает число «романтических» семей, когда поиск счастья становится главной семейной ценностью. Думаю, второй по распространенности мотив — бегство от одиночества. Объявления в газеты знакомств дают чаще всего не из-за сексуальной озабоченности, а именно в попытке убежать от одиночества. Наверное, общее расширение свободы личности, пространства для ее саморазвития увеличит число браков, прежде казавшихся невозможными; само слово «мезальянс» отойдет в прошлое. Например, ему 30 лет, а ей — 50. Обыденное сознание освоит новые для себя понятия: психологическое время личности и психологическое время семьи. Я не буду загадывать на будущее — это раньше мы жили постоянным ожиданием рая. Если я два года проживу счастливым, буду ценить это, как подарок.
Безусловно, остается мотив компенсации собственной неполноценности. Когда я испытываю личностные дефекты, семья может стать для меня решением этой проблемы. Лучшая семья — та, которая может о себе сказать «we self» — «мы самость». Когда он, например, урод в быту, а она в быту гений, но спокойна к его интеллектуальным «заморочкам» — или наоборот. Но при этом у них мысли, как у одного совмещенного тела. Даже болезни общие.
Я упорно говорю только об отношениях мужа и жены, потому что дети, межпоколенные связи сегодня – особая проблема. В мире дети все раньше вырываются из гнезда — в 15-17 лет. Маргарет Мид была права: мы вступили в культуру, в которой дети не слушаются родителей, родители не могут навязать детям узкоколейку развития, и новое поколение спокойно, без истерик отказывает предыдущему в праве обучать себя. Я считаю, что главная стратегия для родителей сегодня — дать возможность детям идти своим путем. Не пытаться превратить ребенка в заложника своих неудач (если я не стала актрисой, она должна стать). И тоже вовремя эмансипироваться от них. Тут я полностью согласен со своим — увы, ушедшим — другом, уникальным человеком Зиновием Гердтом. На телевизионной передаче, где разговор о семье стал центральным, Гердт сказал: «Я никогда не принимал формулу, что дети — наше будущее. У них свое будущее, а у меня — свое». Он показал на свою жену: «Я еще во как поживу! А они пусть сами живут, я их уже сделал…». За этим своя психологическая правда. И потому, я считаю, время семейной жизни, время вступления в семейную жизнь может возрастать: могут быть семьи, впервые счастливые в 55, 65, 70 лет.
И браки в этом возрасте — тоже одна из загадок, которая лишний раз показывает, что наше желание счастья в семье неисчерпаемо.