«Только богатства души настоящим считаю богатством...»

В.Тимофеев • 26 декабря 2017
Но если Мору не удалось пересоздать государство Английское, то еще раньше, до королевской службы, он сумел создать государство, деже отдаленно не похожее ни на одно из реально существовавших — страну Утопию.

    ...Шестого июля 1535 годе на холме близ Тауэра, самой страшной в Англии тюрьмы, был воздвигнут эшафот. Вскоре из Тауэра вывели узника. Изможденный, он едва мог идти и, приближаясь к эшафоту, попросил коменданта крепости: «Помоги мне подняться, а назад я уж спущусь сам». А наверху, встреченный палачом,- заботливо посоветовал ему: «Шея у меня короткая, целься получше, чтобы не осрамиться...» И уже в самое последнее мгновение, уже с головою на плахе, прибавил: «Подожди, уберу бороду, ее незачем рубить, она не совершала никакой государственной измены...» Так погиб Томас Мор, в эту минуту — государственный преступник, незадолго до того — канцлер Англии, «Лондона слава и честь»... И на все последующие столетия — великий мыслитель и мученик, шутник и мечтатель, создатель страны, где нет ни злобы, ни неравенства, ни стяжательства,— автор «Утопии».

    Любая человеческая жизнь интересна дважды: тем, что создано этим человеком, что «переживает века» или существует недолгие годы, но все равно оставляет след в культуре, экономике, социальных установлениях, и самим своим течением, самой тканью повседневности — каков человек с друзьями и родными, что его веселило и печалило, чем началась его жизнь и как закончилась. И не зря ведь так привлекают, так читаются биографии; «жизнь замечательных людей» — вторая, не итоговая, а повседневная ее часть чем-то нам порой и ближе. Чем? Так рискнем предположить: сопоставимостью. Никто ведь, даже и в мыслях, не осмелится вообразить себя автором «Мертвых душ» или «Гамлета», создателем «Моны Лизы» или «Троицы». Но у каждого человека были радости и горечи детства, поиски своего места во взрослом мире, дружба, любовь, обиды, усталость... И вот здесь, порой и не осознавая, мы уже не боимся сопоставимости — мы, незамечательные, хотим узнать, хотим сравнить: а как все это было у них...

    Но вот какое, может быть, и неожиданное возникает чувство: а ведь такое сопоставление, такое понимание — какие здесь для нас открываются уроки? — требует от нас, пожалуй, чего-то большего, чем самое добросовестное освоение памятников культуры. Потому что оно не может быть иным, чем сердечным, душевным пониманием-сопереживанием. И вместе с тем пониманием нравственным, сопоставимостью моральных ориентиров; иначе в жизни тех самых, «замечательных», мы не увидим ничего, кроме необъяснимых странностей, нерасчетливых чудачеств и неведомо откуда взявшейся славы. Помня о таком понимании, и попытаемся взглянуть на жизнь Томаса Мора.

    ...Поэт советовал «истину царям с улыбкой говорить». Мор говорил ее по-всякому, с улыбкой и без. В первый раз, видимо, вполне серьезно, когда он, едва ли не самый молодой, двадцатишестилетний депутат палаты общин, осмелился выступить против требования короля Англии о дополнительных ассигнованиях на его королевские нужды. Для ясности скажем, что нужды эти были, безусловно, важнейшими: посвящение в рыцари сына короля принца Артура (который к тому времени успел не только стать рыцарем, но и умереть) и свадебная церемония дочери (состоявшаяся столь давно, что новобрачная, бесспорно, успела сносить не одну пару башмаков). Палата уже готова была молчаливо согласиться, если бы не Мор. Молодой адвокат и депутат говорил столь убедительно, что палата осмелилась отказать. Король был взбешен, и все с интересом ждали, что же сделают с дерзким мальчишкой. Но, видимо, было решено, что едва ли по молодости он сам мог это затеять, и наказан был отец Томаса: посажен в тот же Тауэр и за освобождение вынужден заплатить крупный выкуп.

    Следующая встреча с королем состоялась спустя почти полтора десятилетия. И король другой, Генрих VIII, и времена другие: «не двор, а храм муз...» — пишет друг Мора Эразм Роттердамский, объясняя, почему тот оказался на государственной службе.

    А служба идет своим чередом — всё вверх и вверх. Мор — член королевского совета, Мор — спикер палаты общин и наконец Мор — лорд-канцлер Англии, первое после короля лицо в государстве.

    У историков существуют разные мнения о значительности того, что сделано Мором на королевской службе. Е. В. Терле, одна из ранних работ которого посвящена деятельности великого гуманиста, полагал, что ничего существенного на посту канцлера ему совершить не удалось, да и едва ли сам Мор верил в возможность существенных перемен в настоящем. Другие исследователи, давние и современные, дают оценки более оптимистические. Во всяком случае все сходятся в одном; насколько было в его силах, Мор стремился утвердить в делах государственных, в правосудии дух строгой справедливости. В эпоху жесточайших религиозных преследований, мучительных пыток и казней Мор имел основание сказать: «Из всех, кого приводили ко мне по обвинению в ереси, решительно ни один человек не получил от меня ни пощечины, ни удара, ни даже щелчка в нос».

    Слово «утопия» сегодня знает каждый — даже те, кто никогда не читал Мора, даже те, кто не слышал его имени. И можно сперва подумать, что здесь есть нечто горько-ироническое: слово воплотившее сокровенную мечту великого мыслителя о будущем, стало в этс~ будущем означать лишь выдумки, пустые мечтания... Но — пустые ли? И для того ли существует мечта, чтобы быть немедленно воплощенной в реальность? Не слишком ли «коротки» те мечты, которые можно осуществить не сейчас так вскоре?

    Вся история культуры показывает, что без «долгой» мечты труднее живете! и отдельному человеку, и обществу в целом. Именно они, эти мечты, позволят в трудную пору, в лихолетье не утратить нравственных ориентиров, за убогим порою «можно» непроходщее «должно», защищают от безысходности. И потому они живут всегда в фольклоре, в сказаниях о «золотом веке» в творениях поэтов и философов созываются в итоге сильнее любой торжествующей реальности. «Надо мечтать!» — кто осмелился бы упрекнуть в склонности к утопиям автора этих слов?

    А «Утопия» Мора была не просто мечтой — она была, по существу, первой в истории человечества целостной программой совершенного социального устройства. Легко нам, на дистанции в пять столетий, увидеть в ней наивности и несовершенства, но нужно серьезное духовное усилие, чтобы воочию ощутить, на фоне какой реальности представал читателю той поры облик моровской Утопии. Равноправие, коллективный труд и общая собственность на его орудия и результаты, братские отношения между людьми и между народами, гуманность в воспитании — да каждое из этих «пустых мечтаний» и в отдельности в то время представлялось неосуществимым, а то и противоречащим мировым законам и человеческой природе. А здесь, в целом, они были соединены с такой силой убедительности, с такой уверенностью в их естественности, что, как утверждают современники, были люди, готовые по прочтении книги немедленно отправиться на поиски Утопии. Книгу читали с увлечением ученые и купцы, царедворцы и студенты. Вот только никто не мог сказать, где находится изображенная в ней страна. Не мог этого сделать и сам Мор, ведь он выступал всего лишь «пересказчиком» повествования некоего путешественника по имени Рафаэль Гитлодей, а в минуту, когда тот говорил о местоположении Утопии, Мор, на несчастье, «отвлекся».

    Пути в Утопию Мор не знал. Но зато было иное, гораздо более близкое место, которое, особенно по тем временам, могло бы представиться воплощенной, пусть на малом пространстве, утопией. Это был дом Мора, его семья.

    Мор был открытым, приветливым человеком. Много было у него друзей и в Англии, и на континенте, многие оставили свои воспоминания, свой свидетельства о нем. И если попробовать свести их к одному важнейшему впечатлению, одному слову, то слово это будет — очарование. Уже в недавнее время один отнюдь не чувствительный исследователь заметил: «Мором нельзя заниматься и не полюбить его при этом». Насколько же сильнее были непосредственные впечатления современников... Еще в годы детства Мора его покровитель кардинал Мортон заметил однажды: «Кто доживет, тот увидит, что из этого мальчика, теперь прислуживающего за столом, выйдет необыкновенный человек». Уже к юности слух о красноречии и учености Мора был, видимо, столь распространен, что Эразм Роттердамский, во время одного из приездов в Лондон заведший ученый спор с неизвестным молодым человеком и пораженный блеском его ума, воскликнул: «Ты или Мор, или никто!» На что Мор мгновенно парировал: «Ты или бог, или дьявол, или Эразм». Читатель, наверное вспомнит сейчас и не столь давний фильм о Море, который назывался «Человек на все времена». Так вот, это отнюдь не позднейшая оценка, она принадлежит (другой вариант перевода — «для всех времен») современнику Мора, ученому Роберту Уиттингтону,

    Приветлив был сэр Томас Мор; приветлив был для всех друзей и гостей и его дом. В одном из писем Эразма Роттердамского подробно обрисован характер главы дома и уклад его жизни. Пусть читатель извинит нес за пространность цитаты, ее, право же, было бы грешно пересказывать своими словами:

    «Лицо Мора отвечает характеру, всегда выражая милую и дружескую приветливость, и нередко готово улыбнуться... Ему нравится простой образ жизни, он не носит ни шелка, ни пурпура, ни золотых цепей, если только нет резона их надеть. Странно сказать, сколь пренебрегает он церемониями, которые обычно среди людей считаются признаком обходительности. Ни от кого он их не требует и сам бесстрашно не соблюдает ни на собраниях, ни на пирах; однако очень хорошо их знает, если захочет их соблюдать... В совместной жизни он столь редкостно радушен, нрав его* столь любезен, что нет такого угрюмого человека, которого он не смог бы развеселить, нет такого опасного дела, неприятность которого не смог бы устранить. Уже с детства ему так нравились шутки, что казалось, будто он для них рожден, однако никогда не доходил он в них до шутовства и никогда не любил язвительности... В жены он взял молодую девушку благородного происхождения, до той поры необразованную, так как она жила с родителями и сестрами в деревне. Это дало ему больше возможности вылепить ее по своему нраву. Он позаботился о том, чтобы дать ей наставление в науках, и обучил играть на разных инструментах. Он почти уже сделал ее такой, с какой хотел провести всю жизнь, как унесла ее преждевременная смерть. Но она родила ему нескольких детей; из них до сих пор живы три дочери — Маргарита, Алоизия, Цецилия и один сын — Иоганн.

    ...Через несколько месяцев после похорон жены взял он в супруги вдову, более заботясь о семье, чем об удовольствии, потому что она, как он сам обычно шутил, не была ни красивой, ни молодой, но была деятельной матерью семейства. И живет он с ней в ладу и согласии, как с молодой и самой что ни на есть красивой. Едва ли какой муж властью своей и суровостью добивался от своей жены такого послушания, какого добивался от нее Мор ласками и шутками, И чего только он не добьется, если добился, чтобы женщина, ...в которой не было никакой душевной кротости, с величайшим прилежанием выучилась, наконец, играть на цитре, лютне, монохорде и флейте, по желанию мужа исполняя для этого каждый день заданный урок!

    С подобной обходительностью управляет он всей семьей, в которой никогда не бывает никаких трагедий, никаких ссор. Если же что произойдет, тотчас он все успокоит и уладит. И никого никогда не отпускает от себя врагом, и сам никому не враг. Кажется, этому дому суждено счастье...»

    Это письмо было написано в 1519 году. И воистину долгое по тем временам счастье выпало на долю Томаса Мора, почти целых пятнадцать лет. Да кто-нибудь мог бы и сказать, что и в наступившем несчастье виноват он сам...

    Если не обращаться к исследованиям историков, то хотя бы по английскому фильму о Генрихе VIII, который тоже не столь давно шел на наших экранах, читатель вспомнит тот эпизод жизни короля, когда ом задумал развестись с королевой Екатериной и жениться на пригожей ее фрейлине Анне Болейн. Но для этого требовалось согласие папы римского, а тот отнюдь не спешил удовлетворить требование английского монарха и рассориться с императором австрийским, родственником Екатерины. И тогда Генрих разрубил гордиев узел — себя провозгласил верховным главой английской церкви, непогрешимым в решении вопросов теологии и морали. И быстро уладил свои семейные дела; подданным оставалось лишь восторгаться и приветствовать. А первым это должен был сделать первый подданный — канцлер Томас Мор.

    Мор уходит в отставку. А ведь и требовалось от него «всего ничего», чтобы сохранить если не канцлерство, то домашний покой и благополучие... Всего ничего — и человеческое достоинство.

    Позиция Мора была проста и ясна: король может делать все, что ему угодно, это его право, но пусть не требует восторгов по этому поводу, пусть не понуждает считать бывшее небывшим, много лет царившую королеву — неизвестно кем, а ее дочь — незаконнорожденной. Мор готов был и не высказывать своего мнения публично, но это ничего не меняло. Самовластию, тиранству мало, что ему не возражают,— надо, чтобы каждое его переменчивое движение восторженно приветствовалось. «Дело Его величества — дело каждого из нас»,— в едином порыве заявляет палата лордов; а тут этот Мор, как бельмо на глазу, как пятно на безукоризненном земном солнце...

    Мора долго уговаривали склониться, подчиниться, покаяться. Поначалу пускали к нему и дочерей — надеялись, что любящее сердце не устоит... А когда увидели, что все зря, состоялся «скорый и справедливый» суд (не обошлось и без лжесвидетельства). На суде Мор сказал: «Я не совершил ничего дурного, я не говорил ничего дурного, я не замышлял никакого зла, но желаю всем добра. И если этого недостаточно, чтобы сохранить человеку жизнь,— поистине, мне недолго жить».

    ...А потом — июльское утро, эшафот на Тауэр-хилле — и последние шутки Мора. «С насмешкой он окончил жизнь свою»,— неодобрительно отозвался один не в меру серьезный современник. Да, с насмешкой — над суетой власти, богатства.И с верой в разум и человеческое достоинство. Как человек на все времена.